Прежде всего народ был удивлен призывом ополчения, и удивлен глубоко. Так с вопросом на лице он и явился не только к воинскому начальнику, но и в воинские части. Если спрашиваешь «крестоносца»: «Ты рядовой?», он неизменно отвечает: «Никак нет, ратник». – «Ну да, рядовой или унтер-офицер?» – «Никак нет, ратник…»
И это ратничество глубоко запало в его сознание. Офицеры тоже разделяли его, но значительно слабее и поэтому скорее отделались от прежнего предрассудка.
Самые исполнительные и надежные люди, которые являлись действительными помощниками офицеров по организации рот в дружинах ополчения, были всегда убеждены в том, что так фигурально выражал мой приятель фельдфебель Иван Александров: «Какие мы солдаты, ваше высокоблагородие! Разве только для тылу, – бревна носить да хлеб печь».
Борьба с этим сознанием стоила нам немало нервов, энергии и упорства. А она и морально была совершенно обязательна, потому что каждый из нас знал, что некоторые ополченские части пошли в бой сейчас же после своего сформирования, больше того – иногда в период формирования. Надо было подготовить людей к возможному близкому боевому будущему, ободрить их, вселить в них совершенно другое убеждение.
Молодой элемент ополчения, то есть зачисленные в него по льготам и семейному положению, в понимании своей роли не отставал от «стариков». Они считали себя освобожденными от всякой военной службы навсегда. И «старики» и молодые сначала думали, что их призвали только на несколько месяцев… Месяцы проходили, их не распускали по домам, работа в дружинах шла, известия о больших потерях давали основание предполагать, что роспуска вовсе не будет. Но никто из них не был еще способен на боевое дело.
Наш народ, как известно, своеобразно толкует бороду и семью. Кто оброс бородой или обзавелся детьми, тот уже «старик», человек, которому дай бог справиться с своим личным хозяйством, – что, разумеется, и фактически верно. Солдаты – молодежь лет 21–27, не старше. Страх за жизнь жены, детей покрывает в «старике» сознание долга перед родиной в пролитии последней капли крови.
И жизнь во многом оправдывает это убеждение, – каждый из них знает, что такое нужда, что такое оставленная семья.
В этом отношении по прошествии нескольких месяцев войны большую услугу оказал паек. Получение его на местах успокоило ополченцев, они с большей верой относились к будущему своих семей.
Положение отставных офицеров было крайне трудно. Каждый из нас понимал, к чему нас обязывал долг, но никто ни от кого не мог получить указаний о современных приемах обучения и тактике боя, хотя бы чисто пехотного. Все, что теоретически проходилось нами 10–20 лет назад и было так же годно к переносу в дружины, как обучение во времена Крымской кампании. Военное дело 1905–1914 гг. круто свернуло с прежнего пути, далеко ушло вперед, и мы все остались с растерянным видом. Работали дома ночами, днем непременно учились, но все это была теория, все это было непрочно, наносно, неглубоко. И ни от кого никакой помощи, руководства, совета.
Наша дружина стояла в Ревеле до 5 марта 1915 г., и за полгода никто не дал нам не только никаких указаний по плану занятий и по размерам необходимой для этого программы, но никто даже не выяснил, хотя бы кратко, к чему именно надо было готовиться.
Начальник нашей 58-й бригады государственного ополчения генерал-майор Осипов был совершенно не на месте, ровно ничего не знал, кроме ряда хозяйственных вопросов в пределах крючкотворства с интендантством. Грубое существо, преисполненное петушиной важности своего звания, ушедший в мелочи старых уставов, совершенно незнакомый с уставами последнего времени, крайне мало развитой, надменный – таков был наш гроза-начальник, от которого мы должны были ждать направления.
Комендант ревельской морской крепости императора Петра Великого вице-адмирал Александр Михайлович Герасимов, занятый постройкой крепости и гражданским управлением района, не обращал на нас никакого внимания и тоже не знал, что и когда мы должны будем делать в будущем. Командиры дружин ревельского гарнизона буквально терялись от его странных вопросов, видели, что он ровно ничего не понимал, старались уяснить себе хотя бы ближайшее будущее Ревеля, но возвращались от него ни с чем…
1915 год
В марте нас перевели из Ревеля на охрану Балтийской железной дороги от Ревеля до Нарвы и от Тапса до Юрьева. Тогда мы познали всю хаотичность организации штаба VI армии и его отдела военных сообщений в частности. Ровно никто ничего не обдумал, никаких инструкций, никакого наблюдения, еще меньше – руководства. Все и тогда опять приходилось высасывать из своих отставных пальцев.
Еще 7 августа 1914 г. главнокомандующий VI армией приказал: «Начальникам ополченских бригад, немедленно по их сформировании, организовать их применительно к полевым войскам. Каждую ополченскую бригаду составить из трех полков, образовав каждый из двух дружин. О назначенных командирами полков донести в штаб округа»… Но мы узнали об этом приказе год спустя; ни округ, никто не потрудился проверить исполнение приказа, и в Ревеле стояли дружины, о которых в бестолковом штабе VI армии просто забыли.
В июне 58-ю и 68-ю ополченские бригады свели в трехбатальонные полки; наша дружина вместе с 320-й образовала 436-й пехотный полк, вскоре получивший название Новоладожского. Это слияние нас очень опечалило, так как, благодаря командиру 320-й дружины подполковнику Тромповскому и заведующему ее хозяйством бывшему полицейскому капитану Задарновскому, дух дружины был очень несимпатичен, а моральная распущенность нижних чинов превосходила все возможное в этом отношении даже в ополчении.
Заключительный пункт последнего приказа по нашей 312-й дружине от 9 июня, написанный мною и по моему совету, был, в сущности, замаскированным протестом по адресу начальника бригады, соединившего нас в такой конкубинат.
«В заключение последнего приказа моего считаю своим долгом выразить чинам 312-й пешей Петроградской дружины мою сердечную благодарность: офицерам, врачам и чиновникам за труды, понесенные ими по формированию дружины, за умелое и отличное воспитание нижних чинов и за командование и управление вверенными им частями, а нижним чинам – за примерное отношение к службе и за добросовестное исполнение своего долга, которое всегда ценилось мною и создало славное имя 312-й пешей Петроградской дружине.
Тверд надеждой, что, влитая в 436-й пехотный полк, дружина сумеет внести в эту новую часть сложившиеся традиции доброй службы и поможет создать полк, который покажет себя истинно славным в ратном деле».
В мае