Двумя часами позже мы сидели на кровати по-турецки, между нами стоял ноутбук с наполовину сыгранной партией в «Эрудит». Я набрала свое слово и повернула экран в сторону Матильды – я обыгрывала ее без особых усилий. Она подавила зевок.
– Восемь букв? – Она сощурилась, вглядываясь в монитор. – Погоди, а что такое дигоксин?
– Это токсин, который получают из Digitalis purpurea, на основе которого создают сердечные препараты. Один из многих растительных ядов, которыми можно и убить, и вылечить. В том же ряду – токсин из ягод тиса, им можно отравить, а можно вылечить от рака груди. Салициловая кислота – природный аналог аспирина – содержится в таволге и иве: правильная доза облегчает боль, слишком большая может привести к внутреннему кровотечению.
– Это нечестно, – громко прервала меня Матильда. – Ты постоянно используешь научные слова, о которых я не слышала, и не оставляешь мне ни шанса. Не разрешай мне больше играть против тебя.
Она надула губы и сложила руки на груди. На меня она не смотрела, но почему-то все эти проявления недовольства вызвали у меня улыбку. Я сжала ее колено, и она легонько выдохнула.
– Теперь ты понимаешь, каково приходится мне, – отозвалась я. – Большую часть времени я понятия не имею, чем мы занимаемся, но продолжаю это делать, чтобы ты была счастлива.
Матильда расплела руки и взглянула на меня.
– Ты соглашаешься на все мои предложения ради того, чтобы я была счастлива?
– Я все делаю ради того, чтобы ты была счастлива.
Не уверена, что это стопроцентная правда, но в тот момент мне показалось правильным сказать именно так, чтобы утешить подругу.
Матильда улыбнулась.
– Ну раз так, дорогая, то мне принесет еще немного счастья, если ты согласишься брать уроки самообороны. А когда я узнаю, что тот неуравновешенный молодой человек за решеткой, а ты в безопасности, то стану счастливейшей женщиной на свете.
Я помолчала.
– Не думаю, что я выдвину против него обвинения.
– Это почему же?
Я снова помолчала.
– Потому что мне интересно.
– Что именно?
– Что он предпримет дальше.
Наступило три часа ночи. Мир снаружи словно замедлился: шум на Тоттенхэм-Корт-роуд и Юстон-роуд практически утих, станция метро Уоррен-стрит закрылась до утра. Скоро приедут мусоровозы, чтобы смести воспоминания о предыдущем дне. Обитатели окрестных домов, должно быть, крепко спят, уютно закутавшись в одеяла. Тишь да покой.
Но только не тут, не в центральном лондонском отделении неотложной помощи. С чего доктор решила, что я смогу уснуть в этом вертепе, непонятно: в палате слева кого-то вот уже час отчаянно рвало, в палате справа какой-то мужчина орал, что его окружают пауки и младенцы с ножами, а снаружи, в коридоре, похоже, плакала медсестра. Гудели и пищали аппараты, то и дело раздавался сигнал тревоги, в моей палате постоянно мигали флуоресцентные лампы, а я все еще ждала, чтобы подействовало обезболивающее.
Время шло. На часах значилось 4:15, меня уже давно никто не приходил проверить, и, видимо, из этого следовал вывод, что мое состояние не вызывает опасений. И, видимо, я могу идти домой, так?
Примостившись на краешке кровати, я смотрела на Матильду – как мирно она спит, рассыпав по подушке темные кудри, как медленно и ровно дышит. Я натянула тонкий синий плед повыше на ее плечи и подумала, как же мне повезло, что такой человек, как она, захотела заботиться о таком человеке, как я. Возможно, однажды она даже сможет принять меня… Впрочем, нет, подобные повороты судьбы обходили меня стороной.
Я шмыгнула носом и поднялась на ноги. Если мне предстоит провести в этой адской дыре еще четыре часа, я с тем же успехом могу выйти во двор и прогуляться.
Университетская больница занимала большую территорию, и поначалу я даже не знала, где искать цель прогулки, пока не спросила у случайного встречного.
Миновав множество этажей и коридоров, я достигла входа в стационар, нажала на звонок и взглянула в камеру. Понятия не имею, почему они открыли дверь и впустили меня внутрь – возможно, потому что я была одета в лабораторный халат и они не заметили пятен крови на плече и рукаве. Пост дежурной медсестры пустовал, соседние кабинеты тоже, поэтому я невозбранно бродила по отделению, правда, недолго, потому что у дверей полицейского поста на стуле спал сам полицейский. Тихонько я надавила на створку двери, ожидая, что она окажется запертой, но та открылась совершенно беззвучно.
Палату и лицо Чарли Симмондса тускло освещал один лишь монитор сердечного ритма. Когда глаза привыкли к почти полной тьме, я сделала шаг вперед, но мгновенно остановилась, заметив в углу палаты спящего на стуле мужчину. Рядом с ним стоял на полу чемодан на колесиках, на руке спящего поблескивали часы Чарли, так что я сделала вывод, что это его брат.
Бесшумно я подошла ближе и осмотрела лежащего на постели: в запястье у него торчал катетер, подсоединенный к капельнице с физраствором, повыше локтя – манжета тонометра, в носу – трубка подачи кислорода, от присосок на груди разбегались провода электрокардиографа. Чарли Симмондса погрузили в глубокий искусственный сон, но его глаза под веками метались туда-сюда, выдавая, насколько беззащитен он перед обуревающими его видениями. Это зрелище не могло не тронуть.
Я наклонилась так, что наши лица едва не соприкоснулись, и прошептала:
– Видел ли ты, кто это сделал? Успел ли заглянуть в глаза того, кто вонзил тебе в шею иглу?
Глава 10
Я умудрилась избежать встречи с инспектором Робертсом поутру, потому что решила, что пора выписываться, и отправилась домой. Когда я уходила, Матильда по-прежнему крепко спала и выглядела такой умиротворенной, что я не решилась ее беспокоить.
Встав перед зеркалом в своей ванной, я поворачивала голову туда-сюда, чтобы оценить причиненный ущерб: определенно, одна сторона моего лица опухла, хотя всю картину целиком я не могла увидеть, поскольку половину головы покрывала щедро намотанная повязка. Однако на скуле и лбу уже явственно наливался синяк. Я вздохнула, представляя, сколько озабоченных комментариев и сочувственных взглядов от студентов получу, когда вернусь на работу. Но пока что впереди были выходные, а значит, целых два дня, чтобы прийти в себя и чтобы спала опухоль.
Вымывшись, я надела пижаму отца. К счастью, лабораторный халат защитил мой костюм от крови и теперь отмокал в уксусном растворе в кухонной раковине. Я могла бы его выбросить – в лаборатории их было полно, – но следовала завету отца: «Не будешь транжирить – не будешь тратить».
На голове у меня