– По телевизору опять показывали Крылова, – говорит Катя, делая глоток своего чая. – Его вели в суд. Выглядит как обычный человек, даже не скажешь, что...
Она не договаривает, но я понимаю, что она хочет сказать. Даже не скажешь, что этот человек разрушил столько жизней, включая нашу.
– Монстры редко выглядят как монстры, – отвечаю я, глядя на спящего Максима. – Иначе было бы слишком просто их распознавать.
Телевизор в углу палаты показывает новости без звука. Мы просим медсестёр не включать его громко, чтобы не тревожить Максима, но сами следим за происходящим, не отрываясь. Каждый день приносит новые сенсации: аресты высокопоставленных чиновников, разоблачения в полиции, громкие отставки. Империя Крылова рушится на глазах всей страны.
Я уже почти привыкла видеть своё имя в новостях. "Жена офицера спецслужб", "супруга героя операции "Чистые руки"" – такими эпитетами награждают меня журналисты, хотя никто из них понятия не имеет, через что мне пришлось пройти. Никто не знает, как я рыдала ночами, думая, что муж предал меня. Никто не видел, как я сжигала наши свадебные фотографии в камине дома Дениса и Лены. Никто не чувствовал той боли и унижения.
– Алиса, – Катя прерывает мои мысли, – как ты думаешь, мы сможем когда-нибудь вернуться к нормальной жизни?
Я смотрю на эту храбрую девочку, которая потеряла мать, фактически никогда не знала отца, а теперь сидит в больнице, боясь, что потеряет его снова, едва обретя.
– Конечно, сможем, – отвечаю я, хотя внутри меня нет такой уверенности. – Просто... эта нормальная жизнь будет отличаться от того, что было раньше.
– Из-за папиной работы? – её глаза полны беспокойства.
– Из-за всего, что случилось, – я стараюсь говорить спокойно. – Но это не значит, что она будет хуже. Просто другой.
Максим вдруг шевелится, его веки дрожат. Мы обе замираем, наблюдая, как он медленно возвращается к сознанию. С каждым днем эти периоды бодрствования становятся всё дольше, разговоры – осмысленнее. Врачи говорят, что это хороший знак.
– Катя? – его голос хриплый, слабый, но в нём уже нет той пугающей отрешённости первых дней после операции.
– Я здесь, пап, – она тут же оказывается рядом, берёт его за руку. – Как ты себя чувствуешь?
– Как человек, который схватил две пули, – он пытается улыбнуться, но гримасничает от боли. – Но жить буду.
Я подхожу к кровати с другой стороны, проверяю капельницу, поправляю подушку – эти простые действия стали для меня спасением. Пока я занята практическими вещами, мне не нужно думать о более сложном – о нас, о нашем будущем, о том, могу ли я простить.
– Алиса, – Максим поворачивает голову ко мне, и я вижу в его глазах то же самое мучительное вопрошание, что и каждый день. Тот же немой вопрос, на который у меня до сих пор нет ответа.
– Тебе нужно отдыхать, – говорю я, избегая прямого взгляда. – Доктор сказал, что швы заживают хорошо, но тебе нельзя волноваться.
– Мне нужно кое-что сказать, – настаивает он, пытаясь приподняться, но тут же морщится от боли.
– Пап, не надо, – Катя встревоженно смотрит на датчики. – Твой пульс опять подскочил. Давай потом.
– Нет, – он крепче сжимает её руку. – Я должен сказать сейчас. Пока есть силы.
Я сажусь на край кровати, готовясь слушать. Я знаю, что это важно для него – выговориться, очистить душу. Но готова ли я услышать то, что он скажет?
– Катя, Алиса, – он делает глубокий вдох, и я вижу, как это даётся ему с трудом. – Я... я подвёл вас обеих. Тебя, дочка, я бросил в детстве, думая, что так будет безопаснее. Тебя, Алиса, я предал, устроив тот спектакль с Ульяной. Я не заслуживаю прощения, знаю. Но хочу, чтобы вы поняли: я делал это не из трусости или эгоизма. Я пытался защитить вас единственным способом, который знал.
Слезы наворачиваются на мои глаза, но я сдерживаюсь. Сейчас не время для моих эмоций.
– Когда погибла твоя мама, Катя, – продолжает он, с трудом подбирая слова, – это была не случайность. Её убили из-за меня, из-за того, что я узнал о делах Крылова. И я боялся, что они доберутся до тебя. Поэтому... поэтому я сделал самое трудное в своей жизни – я отказался от тебя, чтобы никто не смог использовать тебя как рычаг давления на меня.
Катя тихо плачет, не вытирая слёз. Я вижу, как ей больно слышать правду, но одновременно – как это необходимо.
– А когда я встретил тебя, Алиса, – его взгляд переходит на меня, – я поклялся себе, что больше никогда не пожертвую семьёй ради работы. Я хотел всё бросить, уйти, начать сначала. Но было слишком поздно. Они уже следили за мной, за нами. И если бы я просто ушёл, они бы убили нас всех.
Он закрывает глаза, собираясь с силами.
– Тот спектакль с Ульяной... это был единственный способ убедить Крылова, что я полностью под его контролем, что я отрезал все пути к отступлению. Я думал, что смогу завершить операцию быстро, а потом всё объяснить тебе. Но всё пошло не так.
Я чувствую, как внутри меня борются противоречивые чувства. Часть меня хочет кричать от боли и обиды – он лгал мне, предал меня, пусть даже ради благой цели. Но другая часть понимает его выбор, его отчаяние, его желание защитить тех, кого любит.
– Я не прошу прощения, – продолжает он тихо. – Я знаю, что некоторые вещи нельзя простить. Но я хочу, чтобы вы знали правду. Всю правду.
В палате повисает тяжёлая тишина, нарушаемая лишь писком приборов и шумом дождя за окном. Катя крепче сжимает руку отца, не зная, что сказать. А я... я не могу найти слов, которые не звучали бы фальшиво или жестоко.
Дверь палаты открывается, и на пороге появляется Ульяна. Она выглядит лучше – рана на плече заживает, в глазах появился прежний блеск. На ней строгий деловой костюм – она только что с очередного допроса по делу Крылова.
– Прошу прощения, – говорит она, заметив наше напряжение. – Я зайду позже.
– Нет, – останавливает её Максим. – Останься. Ты тоже часть этой истории.
Ульяна нерешительно входит и закрывает за собой дверь. Она всегда двигается плавно, уверенно, но сейчас в её походке чувствуется напряжение. Она не знает, как себя вести в этой странной ситуации – муж, жена, дочь и... кто она? Коллега? Сообщница? Та, кто помогла разрушить семью, а потом спасти её?
– Сергей Игоревич передаёт привет, – говорит она, обращаясь к Максиму. – Сказал, что Крылов наконец заговорил. Называет имена, даты, суммы. Его империя разваливается на глазах.
– Хорошо, – кивает Максим. – Значит, это было не зря.
Ульяна подходит ближе, и я вижу, что она держит в руках какую-то папку.
– Я принесла документы, – говорит она, протягивая папку Максиму. – Наше начальство предлагает варианты... дальнейшего устройства.
Я напрягаюсь. Какие варианты? О чём она говорит?
Максим открывает папку, просматривает бумаги. Его лицо становится задумчивым.
– Программа защиты свидетелей? – спрашивает он. – Снова?
– На этот раз всё будет иначе, – отвечает Ульяна. – Международная программа, полная смена идентичности, максимальный уровень безопасности. Крылов арестован, но его сеть огромна. Вам троим будет безопаснее начать новую жизнь где-нибудь за границей.
Я смотрю на эту женщину, на её профессиональное, собранное лицо. И вдруг понимаю, что она не включает себя в это "вам троим". Она остаётся здесь. Сама выбирает уйти из жизни Максима.
– Я не хочу снова бежать, – внезапно говорит Катя. – Я устала прятаться, жить чужой жизнью.
– Это ненадолго, – мягко отвечает Ульяна. – Год-два, пока суд не закончится и не будут арестованы все основные фигуранты. Потом вы сможете вернуться, если захотите.
– А ты? – спрашивает Максим, глядя на Ульяну. – Ты поедешь с нами?
Она улыбается – впервые за всё время я вижу её настоящую улыбку, не ту маску, которую она носила, играя роль любовницы.
– Нет, Макс, – отвечает она тихо. – Моё место здесь. Дело ещё не закончено. Кто-то должен довести его до конца.
Я вижу, как что-то мелькает в глазах Максима – сожаление? Облегчение? Благодарность? Не могу разобрать.