— О нет, — в ее голосе звучит ужас, и я застываю.
— Что?
Она тянет меня за ворот, поднимается с постели и резко бросается ко мне. Я подставляю руки, не понимая, что происходит и чего она хочет…
И тут она извергает на мою рубашку целое ведро голубой жидкости.
ГЛАВА 8
ЭДВИНА
Первое, что я ощущаю, когда ко мне подкрадывается сознание, — это боль. Болит голова, болит живот, болит горло. Потом тошнота скручивает желудок, и все вокруг начинает вращаться. Но… что за комната? Где я вообще?
Я с усилием приоткрываю глаза, сначала видя только мутную пелену. Потом над головой проступает потолок — темный, с узкой полоской света, пересекающей его. Я перевожу взгляд на окно: за стеклом еле заметное зарево рассвета. По силуэту здания за окном я узнаю место. Должно быть, это моя спальня.
В горле — пожар. Никогда еще не чувствовала себя такой пересохшей. По сантиметру поднимаюсь, но зрение тут же закручивается волчком. Я морщусь от боли, взрывающейся в виске, и наугад тянусь к тумбочке. Пальцы натыкаются на край стакана. Я хватаю его и подношу ко рту. Освежающая жидкость обжигающе хороша… и слишком быстро заканчивается.
Я мечусь взглядом по комнате в поисках кувшина, но не могу вспомнить, где он стоит. Я же почти не была в спальне до ужина, так что с обстановкой не особо знакома. Взгляд цепляется за оранжевое свечение от печки в углу. Так вот почему здесь невыносимо жарко.
Я тянусь, чтобы снять хотя бы один слой одежды… и пальцы касаются кожи. Я в панике откидываю одеяло и обнаруживаю, что грудь у меня совершенно голая. Хмурюсь. Я обычно не сплю без белья. Предпочитаю, чтобы хоть что-то меня прикрывало. Если, конечно, не задыхаюсь в раскаленной комнате. Я снова смотрю на печку, пытаясь хоть как-то связать происходящее в логическую цепочку.
И вот тогда замечаю кресло у печки. И мужскую фигуру в нем.
Я срываюсь на визг, прячась под одеялом. Он срывается в сиплый хрип, но его хватает, чтобы разбудить мужчину. Он вскакивает с кресла и резко поворачивается ко мне. В тусклом свете и с еще плывущим зрением я различаю заостренные уши, растрепанные волосы и обнаженную, мускулистую грудь.
И тут моя собственная нагота приобретает совсем другой смысл.
— НЕТ! — воплю я.
— Вини, — шипит он, — Тише. Ты разбудишь весь постоялый двор.
О Боже. Этот голос. Я ЗНАЮ этот голос. А теперь, когда глаза привыкли к свету, я вижу и лицо. Даже без очков я узнаю эти глаза. Эти губы.
— НЕТ! — повторяю еще громче, подтягивая одеяло к подбородку. — Нет-нет-нет! Только не говори мне...
Он смотрит на меня с явным презрением:
— Воображение разыгралось?
В голову врываются воспоминания: как я стояла на стуле и читала нелепую поэзию, как мы с Уильямом перекидывались колкостями. Мое безумное, смелое самодовольство.
«Облачный Пик», предатель! Никакой ты не источник гениальности — наоборот. И теперь…
— Пари, — шепчу я.
— А вот и момент унижения, — довольно тянет он.
— Что ты со мной сделал, Уильям? Это... это же не так должно было…
— Я не сделал ничего из того, что ты себе нафантазировала, Эд.
— А почему ты тогда без рубашки?
— Тебя стошнило на меня.
— А почему я без рубашки?
— А ты как думаешь?! Себя ты тоже испачкала. — Он мотает головой, резко идет к веревке, натянутой между печкой и шкафом. Там сушатся две вещи. Он срывает одну — побольше — и возвращается ко мне. — Я едва ли тебя касался. Максимум, ослабил корсет, чтобы ты могла сама его снять. А потом еще полчаса отстирывал твою блузку от рвоты. Я спал в кресле, чтобы убедиться, что ты снова не вывернешься и не захлебнешься.
Я моргаю. Он все это сделал? Для меня? Удивление тут же смазывается подозрением. А чего он вообще делал в моей комнате?
Он уже направляется к двери, раздражение слышно в каждом его шаге.
— Пожалуйста.
— Стой!
Он замирает с рукой на ручке.
Я сглатываю пересохшим горлом:
— То есть… мы правда ничего не…
Он закатывает глаза и тяжело вздыхает, медленно разворачивается. Его взгляд сужен, губы скривлены в насмешке. Он идет ко мне как хищник к загнанной добыче.
У меня все внутри путается. И, к ужасу, дрожит от предвкушения.
Он останавливается у самой кровати, ставит руку на матрас и наклоняется ко мне. Я вижу каждую линию на его груди, выемки ключиц, вытянутую шею. Его глаза вгрызаются в мои, и я отодвигаюсь, крепче прижимая одеяло к телу. Сердце бьется с новой силой от ожидания, что он может сделать.
— О, Вини, — говорит он тихо, хрипло, почти ласково, — если бы мы и правда были вместе прошлой ночью так, как ты себе сейчас представляешь… Мы бы сняли не только верх. Я бы лежал в кровати рядом с тобой, а не в кресле. Тебе не пришлось бы спрашивать, что произошло, — каждый дюйм твоего тела помнил бы. Ты бы до сих пор дрожала от того удовольствия, что я тебе подарил. Сколько бы ты ни получила, тебе бы все равно было мало.
Из приоткрытых губ срывается выдох. Меня слегка качает, и пальцы ослабевают на одеяле.
Он наклоняется еще ближе, ставит колено на кровать. Его свободная рука медленно тянется ко мне и касается края моего одеяла. Того, которое я уже почти отпустила.
— Но я не сплю с пьяными идиотками. В отличие от некоторых. — Он снова хмурится. Дергает мое «одеяло», и оно легко выскальзывает из моих рук. — Это мое.
Только сейчас до меня доходит: моя грудь по-прежнему прикрыта простыней. А то, что я так крепко прижимала к себе, был его жилет.
Щеки вспыхивают жаром. Почему, в конце концов, я вообще прижималась к его жилету?
Он не оглядывается, выходя из комнаты с рубашкой и жилетом в руках, а вот я смотрю ему вслед — особенно на спину, широкую и обнаженную — до тех пор, пока дверь с шумом не захлопывается.
Я остаюсь в полном оцепенении, все еще ошеломленная тем, что чуть не произошло, когда он оказался у меня в постели. Потом падаю обратно на подушки, и волна стыда накрывает меня в десять раз сильнее, когда в памяти всплывают новые воспоминания о прошедшей ночи. Уткнувшись лицом в подушку, я жалобно стону, молясь, чтобы существовала хоть какая-нибудь фейри-магия, способная откатить все назад и стереть последние несколько часов моей жизни.
Позже в тот же день мы садимся на поезд до следующего города. К счастью, тошнота отступила, и мне удалось поспать до половины двенадцатого. Что на полчаса позже, чем мы планировали выйти. Зато почти весь день я успешно избегала Уильяма. Даже сейчас, устроившись в своем купе, я получаю дополнительную передышку — Уильям и Монти сидят в следующем отсеке. Здесь только я и Дафна, и места достаточно, чтобы развалиться на бархатных сиденьях. Каждая скамья достаточно длинная, чтобы вместить четырех человек, и обтянута индигово-серебряной парчой, такой роскошной, что я почти могу поверить, что нахожусь в салоне богатой вдовы. Стены отделаны благородным дубом, а окна украшены шелковыми шторами в тон обивке, отдернутыми, чтобы можно было видеть платформу. Судя по тому, как утих шум на станции, поезд вот-вот отправится.
Я уже собираюсь плюнуть на приличия и развалиться на весь диван, как дверь купе отъезжает в сторону. Я напрягаюсь, уверенная, что Уильям решил нас побеспокоить…
Но это вовсе не один из моих попутчиков.
Это Джолин.
— Я так рада, что успела достать билет, — выдыхает она, опускаясь в сиденье напротив рядом с Дафной. Та, не желая делить место, одним прыжком взлетает на багажную полку. Она бросает на Джолин сердитый взгляд, который та совершенно игнорирует, и сворачивается в пушистый клубок.
— Я не знала, что ты поедешь с нами, — говорю я, сдерживая желание более прямо спросить, что она здесь забыла. В голове всплывает ее образ, прильнувшей к Уильяму прошлой ночью. Неужели они… сблизились в интимном плане? То, что он проснулся в моей спальне, вовсе не значит, что у него не было времени на другие... мероприятия. Я до сих пор не уверена, как закончился мой вечер и каким образом Уильям оказался в моей комнате. Память еще не вся вернулась. Но все же, я не могу сказать, что не рада видеть Джолин.