Она поднимает ладонь, шевелит пальцами и наклоняется ко мне:
— Видишь, как он поддерживает его яйца? Гениально. Прекрасно. Я это использую.
Она переходит к следующей нише. Я… в ступоре. Она единственный человек в комнате, комментирующий происходящее так, словно это просто картины в музее. Все остальные либо засунули руки в брюки или под юбку, либо облокотились на мебель.
Эдвина — самая странная женщина, которую я когда-либо встречал.
Я иду за ней, стараясь не пялиться никуда, кроме нее, и держу руки в карманах в попытках выглядеть непринужденно.
— У него телосложение затворника-барона, — говорит она, указывая на фейри, вдавливающего свою темноволосую партнершу в стену. — А она почти вылитая моя гувернантка из книги. Смотри, как он вцепился ей в волосы.
Она повторяет движение: пальцы сцепляются в невидимые пряди, точно, как у мужчины в нише.
Качает головой, на ее лице написана тоска:
— Вот если бы я так описала сцену в катакомбах, было бы намного лучше. Хотя нет, руки у нее расположены просто отлично.
С глазами, прикованными к паре, она разворачивается ко мне. Двигается как кукла, резко и механично. И в следующий момент прижимается ко мне. Я резко вдыхаю, когда ее ладонь ложится мне на талию. Брови нахмурены: она все еще смотрит на пару, не на меня. Повторяя движения женщины, ее вторая рука тянется вверх, обвивает мою шею, пальцы проникают в волосы у затылка.
Я так ошеломлен этой внезапной близостью, что замираю. Сердце грохочет, по телу пробегает дрожь, когда ее пальцы мягко впиваются в кожу на затылке — первое приятное чувство с того момента, как я оказался в этом зале.
Она вздыхает:
— Все не так. Я ниже нее, и ты не прижал меня к стене…
Фраза повисает в воздухе, как только ее взгляд встречает мой. Вспышка испуга в глазах, негромкий вскрик — она осознает, насколько мы близки и где лежат ее ладони. На одно единственное, странное мгновение я чувствую, что хочу прижать ее к себе и положить руки на ее талию. Но, прежде чем я успеваю сдвинуться, она отшатывается, будто я обжег ее.
— Прости! — пищит она, закрывая рот руками. Ее щеки заливает румянец.
Я прочищаю горло и собираюсь сказать, что все в порядке, что я не против быть ее подопытным. Но в этот момент к ней подходит сатир. Верх у него — человеческий, мускулистый, кожа блестит, будто смазана маслом. Нижняя половина — покрыта коричневым мехом, ноги — с копытами. Он почтительно кивает и указывает на свободный диван.
— Не желаешь присоединиться?
Мои руки мгновенно выскакивают из карманов, пальцы сжимаются в кулаки. Я на волоске от того, чтобы встать между ними, но сдерживаюсь. Кто я такой, чтобы вмешиваться? Я был неправ: зря считал Эдвину слишком «приличной» и слишком человеческой для этого крыла. Ей здесь нравится. Она имеет на это полное право.
Она переводит взгляд с сатира на диван, потом снова на сатира. Глазами медленно скользит по его телу, явно оценивая внушительный рельеф блестящих мускулов. Возможно, я бы тоже нашел это привлекательным, если бы мне самому не было так чертовски неуютно. Она смотрит ниже — туда, где плотный торс переходит в покрытые мехом бедра. И вот там ее взгляд замирает. Цепляется за его, мягко скажем, впечатляющий — и, без сомнения, эрегированный — член.
— О. Ты… ты уже готов. Понятно.
— Я бы с радостью ощутил твой рот на мне, — говорит он.
Взгляд Эдвины возвращается к его лицу. Щеки в один миг теряют весь румянец.
— Я? Мой?
— Да, красавица.
Она понижает голос до нервного шепота:
— Мне… это же можно считать исследованием, да? Но… но, эээээээ…
Боюсь, она будет издавать этот звук вечно, и я, наконец, поддаюсь порыву встать между ними. Поворачиваюсь к Эдвине:
— Если ты думаешь, что это поможет тебе выиграть наше пари, подумай еще. Мы договорились, что интим должен происходить за закрытыми дверями спальни. А в северном крыле, Вини, никаких дверей нет. И спальни у нас в общежитии.
На ее лице тут же появляется облегчение. Она наклоняется в сторону сатира:
— Боюсь, мне придется отказаться. Но спасибо за предложение.
Он с достоинством кивает и отправляется предлагать себя следующей.
— Ему стоит поосторожнее, — бормочет Эдвина. — С такой штукой можно и глаз выколоть.
И вот уже, будто ничего не было, она с воодушевлением переходит к следующей паре, расположившейся в большом кресле с подлокотниками.
— Посмотри, как нежно она ласкает соски своей возлюбленной! — восклицает Эдвина и тянет меня за рукав. — Разве это не прекрасно? Все бы отдала, лишь бы сейчас у меня были ручка и блокнот.
Женщина из этой пары открывает глаза и хмурится — ей явно не по душе столь пристальное внимание.
Я осторожно касаюсь плеча Эдвины и оттягиваю ее назад:
— Знаешь, этот клуб, конечно, живет за счет вуайеризма, но твое внимание уже переходит границы.
Она, наконец, замечает раздраженный взгляд женщины и складывает руки в извиняющемся жесте. Но, несмотря на это, ее взгляд становится только внимательнее, когда пара возвращается к занятию любовью.
— Она провела бархатистым язычком по упругой, розовой вершине своей аккуратной, каплеобразной... — начинает Эдвина мечтательно и с придыханием.
— Не надо озвучивать, — цежу я сквозь зубы. — Да боги, это неловко…
— Уильям, это ты? — женский голос заставляет меня напрячься до предела.
— Блядь. — Последняя, кого я хотел бы здесь видеть, — это Мередит.
Охваченный паникой, хватаю Эдвину за руку и тащу через комнату в другой коридор. Здесь вдоль стен тянется череда помещений без дверей. Изнутри доносятся все те же стоны, шлепки и томные всхлипы. Я быстро увожу Эдвину на другую сторону, где нас встречает долгожданный прохладный ветерок. Здесь свет тусклее, а проходы завешены полупрозрачными занавесями.
Мы влетаем на круглый балкон, но перила уже заняты. На них, совершенно обнаженная, сидит дриада с зелеными листьями в волосах. Ее голова запрокинута, поза — опасно неустойчивая. А ее любовник, фейри-ящер с чешуйчатой зеленой кожей, в этот момент нежно ласкает ее между ног.
— О-о-о! — восклицает Эдвина, и пара вздрагивает. Дриада чуть не падает, но в последний момент удерживается. — Это так опасно, но так сексуально!
Я тут же утаскиваю ее прочь. К счастью, следующий балкон пуст. Я выдыхаю и опираюсь на перила, позволяя голове повиснуть, пока стараюсь собраться с мыслями. Сейчас я так далек от Уильяма Поэта, что даже смешно.
Здесь, на балконе, тишина. Легкий ветер глушит стоны изнутри, а снизу доносится музыка, и это помогает отвлечься.
Спустя несколько секунд рядом появляется Эдвина. Она тоже опирается на перила, пристально глядя на меня.
— У тебя все в порядке, Уильям?
Ее мягкий тон и то, как она произносит мое имя — не Вилли, не мистер Хейвуд — успокаивают. Я лишь молча киваю.
— Раньше я была слишком занята, чтобы это заметить… но тебе ведь здесь не нравится, да? Для тебя слишком… возбуждающе? Ты… ты можешь не стесняться, если у тебя эрекция. Я только что лицезрела член сатира, Уилл. Думаю, ты меня ничем уже не удивишь.
— Ты только что превратила попытку утешить меня в укол по моему мужскому достоинству?
— Укол — самое подходящее слово. Прости! Не стоило подкалывать тебя в таком жалком состоянии. Но это так легко!
Мои губы трогает улыбка. Я разворачиваюсь к ней. Она права. Подкалывать друг друга так же легко, как дышать. И почему-то утешительно. Пара ее слов, пусть даже колких, и я снова чувствую себя собой. Настоящим собой. И этого сейчас достаточно.
Она хмурится и делает шаг ближе. Кладет руку мне на плечо, и я вспоминаю, как она обняла меня в зале. Сердце сразу подскакивает, но на этот раз по приятной причине — не как при нашем забеге, когда я услышал голос Мередит.
— А если серьезно, — говорит она. — Все в порядке?
— Да. Просто… у меня здесь своя история. Она связана с вещами, о которых я предпочел бы не вспоминать.
Ее рука соскальзывает с моей. Мне сразу становится холоднее без ее касаний.