Он вздыхает, и я рассматриваю его в профиль. Как лунный свет ложится на его лицо, обостряя скулы и линии носа. От этого вида забывается все: и наши ссоры, и его надменность. Я вспоминаю, как увидела его впервые — красивого, таинственного. Тогда восхищение сменилось раздражением в один миг. Оно и не прошло полностью, но теперь… теперь все сложнее. Он ведь и правда может быть тем самым надменным ублюдком. Но сейчас передо мной стоит совсем другой Уильям — уязвимый, сломленный артист, который пошел за мной в северное крыло, потому что боялся, что мне там будет так же не по себе, как и ему.
Что-то тихо трескается внутри меня.
Взгляд Уильяма резко метнулся ко мне, словно он услышал, как что-то хрустнуло у меня внутри. Он развернулся в мою сторону, поза была расслабленной — кажется, он оправился от своего унизительного воспоминания — и теперь разглядывал меня из-под прищуренных век. Нас разделяли лишь дюймы, но я не ощущала желания отступить назад.
— Ты и правда впечатляешь меня, Вини.
Я вскидываю бровь:
— Чем именно?
— Тем, что ты совсем ничего не боишься. Это безрассудно, ты упряма, как сорняк, но идешь вперед без колебаний. В северном крыле ты нисколько не смутилась. А я ведь был уверен, что ты упадешь в обморок при виде первого же обнаженного тела.
— Да что ты, это было чудесно! Словно мои персонажи ожили. Я наконец могла изучить позы, которые раньше только описывала. Так жаль, что я не взяла с собой блокнот.
— Ты всегда так методично подходишь к сексу?
Меня слегка задевает его вопрос, но в его голосе нет ни тени осуждения. Видя открытое выражение его лица, я понемногу расслабляюсь.
— Ну, это ведь моя работа. Или ее часть.
— Да, но, если говорить не о писательстве. Тебе вообще доставляет удовольствие физическая близость? Когда мы вышли сюда, ты спросила, не слишком ли я возбужден, но что насчет тебя? Тебя возбуждают такие сцены? Или мысли о них? Если нет — это нормально. Просто интересно.
Я обдумываю его слова. И правда: все в северном крыле реагировали возбуждением, а я вела себя как исследователь. Наверное, это выглядело странно.
— Да, у меня тоже бывают сексуальные желания, если ты об этом. Просто… мне легко абстрагироваться от происходящего и смотреть на все объективно. Когда я наблюдала за теми парами, я вовсе не представляла себя на их месте. Даже не как зрителя. По-настоящему я…
Я осекаюсь, в ужасе от того, что чуть не проговорилась. Ведь только тогда, когда я использовала Уильяма как подопытный экспонат, пытаясь повторить ту позу, я вдруг стала частью происходящего. Когда я встретилась с ним взглядом, почувствовала, где лежат мои руки, ощутила жар его тела, я полностью погрузилась в момент. Моя ладонь в его волосах, пальцы, сцепленные у основания его черепа, вторая рука на его талии, пульсирующая от напряжения его живота, от того, как тяжело он дышал. Мне казалось, сердце сейчас вырвется из груди. И сейчас, когда я вспоминаю это, пульс вновь учащается.
— Точно, — говорит Уильям, и я замираю, решив, что он прочел все у меня на лице. — Ты про сатира.
Я моргаю:
— Ах. Да! Про сатира, конечно.
Он, конечно, прав. Его предложение тоже заставило меня погрузиться в происходящее, но рядом с Уильямом это ощущалось куда более волнующе.
— Я не переборщил, когда вмешался?
— Нет, я тебе благодарна. Я была не готова к тому, что он предложил. Я… я хочу попробовать такие вещи. В научных целях, разумеется. Я даже подумала, может, и правда согласиться, но… — я содрогаюсь.
Уильям наклоняется ближе и касается пальцем моего подбородка. Я замираю от этого прикосновения. Он чуть приподнимает меня за него, чтобы я встретилась с ним взглядом.
— Не делай того, чего тебе не хочется.
— Я хотела…
— Я не про логическое «хочу». Не делай того, к чему себя нужно уговаривать.
Я прищуриваюсь:
— Почему? Потому что делать что-то ради самого действия — это плохо?
— Нет. Потому что тебе понравится куда больше, если ты будешь делать это ради удовольствия, а не ради исследования. Ты ведь испытывала удовольствие, правда?
Я глотаю воздух. С поднятым подбородком это выходит резко и неловко. И, похоже, его вопросы пробуждают мою упрямую сторону.
— Конечно испытывала.
— С партнером или только в одиночку?
— У меня были партнеры.
— Но получала ли ты от них удовольствие?
Грудь сотрясает резкий вдох. Почему слово удовольствие из его уст звучит так обжигающе? Почему оно так кружит голову?
— Я испытывала удовольствие, Вилли.
— Значит, одна. Ты себя трогаешь?
— Иногда.
Он отпускает мой подбородок и выпрямляется. Я машинально смещаюсь в сторону, но теперь за спиной у меня балюстрада. Он наклоняется, ставя руки по обе стороны от меня.
— Ты никогда не мечтала, чтобы на месте твоих пальцев оказался кто-то другой? — тихо спрашивает он. — Кто-то, кто заставит твое сердце вырываться из груди и доведет до слез от экстаза?
— Такие партнеры существуют только в моих книгах.
— Думаешь, то удовольствие, о котором ты пишешь, невозможно в реальности? Мне кажется, ты просто еще не встретила нужного человека. Может, Монти и прав: тебе просто нужно узнать, что тебе нравится.
Я не могу вымолвить ни слова. Он стоит слишком близко. Его взгляд скользит к моим губам, голова чуть наклонена. Одна рука отрывается от перил и ложится мне на ключицу. Дыхание перехватывает. Его пальцы медленно скользят к основанию горла, а затем опускаются ниже — ладонь плотно прижимается к коже. Его прикосновение не дерзкое, не грубое, но и не совсем невинное. Стоит ему поднять руку чуть выше — и он схватит меня за горло. Опустит — и коснется груди.
И все же… я не отступаю. Не замираю. Рациональность оставила меня. Как и тогда, когда я прикасалась к нему в северном крыле, сейчас я полностью отдаюсь моменту. В ощущениях, дыхании, биении сердца под его ладонью.
— Ага, — говорит он, отступая на шаг с дерзкой ухмылкой. Руки вновь в карманах. — Все-таки возможно заставить твое сердце забиться чаще.
Я едва не спотыкаюсь, пытаясь взять себя в руки. Фыркаю, разглаживаю платье и сверлю его взглядом.
— Похоже, тебе уже получше.
— Определенно, спасибо. — Глаза его смеются, но в голосе звучит настоящая благодарность.
— Все, с меня достаточно. Как нам отсюда выбраться? Обратно тем же путем или у тебя есть способ миновать кошмары северного крыла?
— Крыло заканчивается здесь. Другого выхода нет — только назад.
— А как же фейская магия? Что ты за фейри такой? У тебя есть крылья? Магия ветра? Ты можешь перенести нас в сад внизу?
Он хмыкает:
— Я не тот вид фейри, который бы тут пригодился.
Он явно избегает рассказывать, кто он на самом деле. Если у большинства фейри есть Благой и Неблагой облик, то каков его? Животное? Стихия? Дух? Или, может, что-то легендарное, вроде банши или вампира?
— Пойдем, Вини, — говорит он, не давая моей фантазии разгуляться. — Не беспокойся обо мне. Вернемся, как пришли.
Я вытягиваю губы в насмешливую гримасу:
— Может, подержать тебя за ручку, чтобы ты не упал в обморок, малыш Вилли?
— Да, — спокойно отвечает он. Моя гримаса исчезает. — Но только чтобы поскорее увести тебя отсюда, пока тебя не увлек очередной сатир, или ты не застыла в восторге перед парой румяных сосков.
Я прижимаю ладони к груди:
— Но ты видел эти соски? Я даже не знала, что у них бывает столько прелестных форм и оттенков!
Он смеется и берет меня за руку:
— Ты правда обожаешь свои исследования, да?
— Обожаю. Ах да, кстати… ты так и не сказал, что это. — Я достаю стеклянный флакон, полученный при входе в северное крыло. До этого момента он лежал у меня за лифом.
— Это тоник, — объясняет он. — Наполовину контрацептив, наполовину защита от болезней. Каждый, кто вступает здесь в близость с партнером, должен выпить весь флакон.
Я раскрываю рот, теперь уже с восхищением разглядывая бутылочку: