— Ты и вправду неплохой актер, — говорю я, и голос предательски дрожит. — Но ты просто хочешь сорвать мне пари.
— Это то, что я делаю?
Я бросаюсь к двери, будто спасаюсь бегством, и хватаюсь за ручку, вцепляясь в нее как в спасательный круг.
— Займись своей половой жизнью и держись подальше от моей.
Джолин снова зовет Уильяма и на этот раз появляется в поле зрения. Он оборачивается к ней, и я тут же ускользаю за дверь.
Как только она захлопывается за моей спиной, я обессиленно сползаю вниз и запрокидываю голову с громким вздохом. Даже с этой дверью и метрами расстояния между нами, я все еще чувствую его. Все еще помню руки, что так и не коснулись меня. Все еще чувствую вкус ликера в его дыхании. Меня бросает в жар, и я готова сорвать с себя все, что на мне надето.
Я тянусь к застежкам на спине платья, но замираю, заметив движение. Мой взгляд резко переходит на одну из двух кроватей в комнате. Арчи развалился на ней, закинув руки за голову — полностью обнаженный и полностью возбужденный.
Он подмигивает:
— Привет, сладкая.
У меня сжимается живот. Я совсем забыла про него.
Я устало ему улыбаюсь, скользя взглядом к его совершенно непримечательному эрегированному члену.
— Как ни странно, но это происходит уже второй раз за день.
ГЛАВА 17
УИЛЬЯМ
Я захлопываю дверь спальни и тут же начинаю метаться по комнате. Пространства здесь едва хватает: две кровати, два стола, шкаф, не пройти больше пары шагов, как приходится разворачиваться и идти обратно. Пальцы сжимаются в кулаки, сердце с яростью бьется о грудную клетку. Кажется, я вот-вот вырвусь из собственной кожи.
— Как думаешь, что они сейчас делают? — бормочу я, пропуская пальцы сквозь волосы, не заботясь, как они лягут. — Неужели она правда на это пойдет? Наглость какая! Я же сам предложил ей карт-бланш, а она выбрала его. Да я бы этого щуплого типа сломал пополам.
— Уильям, я вообще не понимаю, о чем ты.
Я застываю и поворачиваюсь к девушке в моей комнате. К той самой, на которую не обращал ни малейшего внимания с тех пор, как мы ушли из Сомертон-Хауса. Она переминается с ноги на ногу, руки теребят подол платья. Ее вопрос пронзает мой взволнованный разум. Она права — о чем это я? Почему я мечусь по комнате, как грозовая туча?
Она делает шаг ко мне.
— Ты переживаешь за Эдвину? Он что, очередной мерзавец вроде того льва-фейри?
— Нет, — отвечаю. И правда, нет. Я не переживаю за нее в этом плане. Она же не пила сегодня, так что никаких проблем с активным согласием. И все же в груди будто тугой узел. Но злость… из-за чего? Она не в опасности. Я просто бешусь, потому что она не повелась на мой флирт?
В груди вопит: да.
То есть это так? Я… ревную.
К этому хрупкому чертовому вьюнку по имени Арчи.
— Тогда… тогда почему ты так расстроен? — спрашивает Джолин, прерывая поток мыслей. — Я что-то не так сделала?
Тревога на ее лице немного остужает мой гнев, и меня накрывает волна стыда. Как безответственно я с ней поступил. Все события этого вечера пришли взыскать с меня расплату. Это я все устроил. Сам втянул ее в это. Меня никогда не тянуло к ней, и все же я ухаживал за ней сегодня. Даже поцеловал. Но не ради Джолин, и она даже не знает этого. Не знает, что я поцеловал ее, чтобы взбесить Эдвину. Только потому, что все это время смотрел на Эдвину, я и смог поцеловать Джолин.
И это впервые, когда я сумел поцеловать кого-то, к кому не испытываю ни капли влечения.
Черт возьми, я должен быть увлечен Джолин. Она красивая, с этим не поспоришь. Но настоящее влечение — это другое. После истории с Мередит и Гретой Гартер мои вкусы стали куда разборчивее. В университете, когда я переспал с половиной знакомых, меня влекло исключительно тело. Сейчас все иначе. Теперь важна еще и эмоция. Быть красивым, привлекательным, сексуальным — этого уже недостаточно. По крайней мере, для меня. Все это по-прежнему играет роль, конечно, но куда важнее тяга. Жажда. Желание большего.
Но если так…
Значит ли это… что меня тянет к Эдвине?
Я провожу рукой по лицу и снова начинаю мерить комнату шагами. В голове — ее лицо. Рыжие кудри, вечно растрепанные. Очки, которые она поправляет даже когда не надо. Подол платья, испачканный в день нашей первой встречи. Босые ноги, когда она отказалась забирать туфли. Ее гнев. Ее гордость. Ее ложь.
Мое сердце отзывается эхом на каждое видение. Каждое воспоминание.
Тук.
Тук.
Тук.
Даже когда раздражение пылает во мне, где-то внутри горит и нечто иное. Это — притяжение. Томление. Желание. Жажда.
Нет, нет, нет. Это невозможно. Меня не может тянуть к ней.
Меня не тянет…
Меня не…
— Блядь, — бормочу я, с силой потирая подбородок.
Как, черт побери, это вообще произошло? До встречи с Эдвиной я был полон решимости ее ненавидеть. Она была той самой злополучной писательницей, стоящей за пьесой, которая разрушила мою карьеру, и ее появление в «Полете фантазии» стало для меня неприятным сюрпризом. Оно означало, что тур «Сердцебиения» больше не принадлежит мне одному. Наше первое знакомство разожгло во мне дух соперничества. К тому же, она снова и снова привлекала мое внимание — просто потому, что ее неприязнь ко мне была настолько откровенной и… забавной. Она была всего лишь источником развлечения. Не более.
Не.
Более.
Правда же?
Возможно, пару раз я вел себя по-рыцарски, но в первый раз это было скорее братское побуждение — помочь девушке в беде. А во второй — когда я прикрыл ее от ужасов северного крыла — из уважения к ее хрупкой человеческой натуре.
А вот у ее комнаты…
То, что я ей сказал. Что предложил. Что пообещал сделать с ней. Что хотел с ней сделать. Что до сих пор хочу с ней сделать.
Это не было игрой. Это не было защитой.
Это была ревность и желание.
Черт подери, я больше не могу себе позволить отрицать очевидное. Меня влечет к самой странной женщине из всех, кого я когда-либо встречал, и из-за одного лишь этого осознания во мне разверзается пропасть. Болезненная, но в то же время приятная. Боль перевешивает, особенно когда я вспоминаю, как она неправильно истолковывала каждый мой флирт — точно так же, как в ночь заключения нашего пари. Она еще и поддела меня насчет моей «фаворитки», хотя на самом деле я пытался затащить в постель именно ее. Это на нее я смотрел с таким остервенением весь вечер в Сомертон-Хаусе. Как она могла этого не понять? Как она вообще может этого не знать?
Хотя… я сам этого до конца не осознавал до этой минуты.
Прикосновение к руке заставляет меня подпрыгнуть на месте. Я резко оборачиваюсь — рядом стоит Джолин, и в ее глазах клубится тревога. И что мне теперь с ней делать? Я ведь ни на секунду не задумывался о том, чтобы переспать с ней. Я просто не смогу снова ее поцеловать. От одной только мысли об этом у меня скручивает живот — в памяти тут же всплывают воспоминания о Мередит в северном крыле, о Грете Гартер на репетиции. Я глубоко вдыхаю, лихорадочно размышляя, как отказать ей помягче — так, чтобы не испортить свою репутацию поэта, которым она восхищается.
— Это из-за Джун? — спрашивает она тихо.
— Джун, — повторяю, и как только это имя срывается с губ, в голове проясняется. Вот оно. Я могу этим воспользоваться. Сгоняю мысли об Эдвине и возвращаюсь в роль Уильяма Поэта. Даже маску менять не надо — пусть видит, как я страдал. Это только усилит эффект.
— Я не могу перестать вспоминать, — произношу с надрывом. Она тянется ко мне, но я поднимаю руки. — Не трогай. Я… не могу, пока меня держит прошлое. Это было бы нечестно по отношению к тебе. Как бы я ни хотел быть здесь, с тобой, но боль…
Она прижимает ладони к сердцу.
— Ты можешь рассказать. Я выслушаю.
Я делаю глаза чуть расфокусированными и приглушаю голос:
— Есть вещи, которых не знает никто. Но если я расскажу, ты должна сохранить это в тайне.