Она кивает с готовностью — вся сияет от того, что я допустил ее к потаенному, настоящему. Мы садимся на разные кровати, я продолжаю играть, она все впитывает как губка. И чем дольше я говорю, тем легче отвлечься от того, что, вероятно, в эту самую минуту Эдвина занимается любовью с другим. В комнате всего в нескольких дверях от меня.
ГЛАВА 18
ЭДВИНА
Я просыпаюсь с резким вздохом и обнаруживаю под щекой не подушку, а пергамент.
Морщась, поднимаю голову и щурюсь на утренний свет. Мышцы шеи и спины протестуют, пока я распрямляюсь на стуле, на котором и уснула. Перед глазами плывет комната, я пытаюсь сориентироваться. На мне только сорочка и корсет, а на столе раскрытая тетрадь и чернильница без крышки.
— Доброе утро, — раздается жизнерадостный голос, и я сразу вспоминаю, что именно он меня разбудил.
Я оборачиваюсь, несмотря на жалобы тела, и вижу, как в комнату впархивает Джолин. Она смотрит на мою кровать, где Дафна дремлет на подушке, которая, по идее, должна быть моей.
— О, отлично, это просто Дафна. Я не хотела входить, если бы здесь был кто-то еще. Я стучала, но ты не…
Ее голос обрывается, когда наши взгляды встречаются. Она несколько раз моргает, а уголки ее губ начинают подниматься.
Я напрягаюсь. Узнаю этот взгляд. Он означает, что я сделала что-то нелепое. Руки сами тянутся к лицу. И, конечно же, на щеке что-то влажное. Подозрительно знакомая вязкость.
— Нет, Эдвина, это не слюна. Это все у тебя на щеке.
Хмурясь, я снова поворачиваюсь к столу и маленькому круглому зеркалу в углу. Отражение объясняет, что ее так позабавило: на щеке размазано чернило. Когда начинаю его стирать, замечаю, что пальцы тоже испачканы. Это неудивительно, я ведь писала всю ночь, но обычно стараюсь не засыпать посреди предложения.
Хихикнув, Джолин ставит на стол передо мной кувшин с паром и протягивает мне тряпицу.
— Я прихватила это по пути. Не успеваю забежать в студенческие купальни перед поездом.
Мысль о том, из чьей именно комнаты она только что вернулась — и почему ей срочно нужно умыться — пронзает грудь неприятным, жгучим чувством. Но Джолин моя подруга, и я должна радоваться за нее. Поэтому я просто вдыхаю и выдыхаю это чувство. Спрашивать о том, как прошла ее ночь, я все равно не собираюсь. Это было бы все равно что давить на синяк.
Принимаю ткань, наливаю немного воды в умывальник на тумбе и смачиваю тряпицу в пахнущей сиренью воде.
— Уезжаешь? — спрашиваю.
— Да, утренним поездом в Парящую Надежду. Но довольно обо мне. — Она садится на край моей кровати. От этого движения Дафна ворчит и переворачивается на другой бок. Джолин сияет. — Рассказывай, как прошла ночь с Арчи?
Я продолжаю умываться, не поднимая глаз. Желудок сжимается от ее вопроса.
— Ну… мы поцеловались, — говорю я.
— И?.. — Она подается вперед, глаза сверкают ожиданием. Но я больше ничего не говорю, и ее лицо вытягивается. — Подожди… это все?
Я кривлюсь, довольная, что могу сосредоточиться на своем отражении, и бормочу:
— Это все.
Сжимаю губы, надеясь, что она поймет намек: мне не хочется это обсуждать. Как объяснить ей? Как признаться, что, вернувшись в комнату, я не могла выбросить из головы Уильяма? Что каждый раз, закрывая глаза, я видела его лицо, чувствовала его руки, слышала его голос? Что перед глазами вставала та самая стена, и он снова стоял передо мной, шепча, что именно сделает со мной. Эти образы полностью заслонили собой голого мужчину в моей постели и заменили его на Уильяма.
И, к моему ужасу, это возбуждало. Не Арчи, а Уильям.
Потому что этот мерзавец оказался прав. Меня и правда не влекло к Арчи. Вообще. Да, он милый. Очаровательный. Самый прелестный мужчина из всех, кого я встречала. Но между нами не вспыхнуло ни капли желания.
Не было ничего, кроме мыслей об Уильяме.
Уильям! Из всех людей на свете.
Бессмысленно было бороться с фантазией, и я даже пыталась подпитывать ею свои ощущения рядом с Арчи. Но всякий раз, когда чувствовала его холодные тонкие губы, язык, врывающийся в рот с напором кладоискателя, добравшегося до миндалин, руки, лезущие под юбку, прежде чем хотя бы как-то разогреть меня прикосновениями, я вновь оказывалась в куда менее приятной реальности. Я пробовала снова и снова, пыталась погрузиться в фантазию все глубже, пока он меня целовал, пока касался меня. Но чем глубже я ныряла, тем дальше уносился мой разум. И возвращался он не в комнату, а в зал отдыха Сомертона, к тому самому моменту, когда Уильям поцеловал Джолин, не сводя с меня глаз. От одного воспоминания по телу прокатывалась волна возбуждения. Не только сексуального — вдохновения тоже. Слова. Страница. Перед внутренним взором разворачивалась сцена между Йоханнесом и Тимоти, и мне немедленно нужно было ее записать.
Я отстранилась от Арчи, а он, оказывается, уже перестал меня целовать и спрашивал, что случилось. Видимо, я слишком уж задумалась и уставилась в одну точку. Что было дальше, я почти не помню — муза захватила меня целиком. Я подскочила, пробормотав, чтобы он дал мне всего минуту. Следующее, что я помню, — звук двери, захлопнувшейся за его спиной. Вроде бы он сказал что-то на прощание и чмокнул меня в щеку. Сейчас все это вспоминается смутно, я была слишком поглощена. Но я точно знаю, что он ушел разочарованным.
Я макаю тряпицу в таз с водой, жидкость тут же мутнеет от чернил, и резко отжимаю ее. Ну и дура я. Хотела бы сказать, что впервые так поступила, но нет. Я всегда выбирала письмо, а не романтику. Только вот этот случай был исследованием. Оно должно было помочь моему письму.
Во всем виноват Уильям. Он и правда меня саботировал, добился своего.
— Жаль, — говорит Джолин. — Уверена, ты рассчитывала на куда более захватывающую ночь. Но если вы целовались, значит, ты получила балл в вашей с Уильямом игре. Похоже, теперь ты лидируешь.
Тряпка падает из моих рук со шлепком.
Я резко оборачиваюсь:
— Что значит я лидирую?
Она опускает взгляд на свои руки. На губах ее играет легкая улыбка, но в позе нет ни капли радости.
— Мы с ним не спали прошлой ночью. Ну, я ночевала в его комнате, но спала в кровати мистера Филлипса.
— Этот идиот что, так и не вернулся с вечеринки? — бормочет Дафна с моей подушки. — Меня повысят с интерна до редактора, только если он даст на меня рекомендацию. Надеюсь, он сегодня хотя бы жив.
Если подумать, после того, как мистер Сомертон вручил ему саше с Лунным лепестком… или как там оно называлось… Монти больше не было видно. Но мне плевать на Монти. После слов Джолин — особенно. Я сажусь рядом с ней. Я плохо умею притворяться, сочувствовать или вообще проявлять какие-либо мягкие эмоции, но сейчас стараюсь.
— Ты, наверное, разочарована, — говорю я. — Ты столько старалась, чтобы провести с ним ночь.
— Да, но… нет, я не могу быть разочарована. — Она вздыхает, и лицо ее становится мечтательным. — То, что между нами было, оказалось глубже секса. Он открылся мне, рассказал такое, чего не говорил никому. Доверился, как не доверял еще ни одной душе.
Она склоняется ближе и шепчет с заговорщическим видом:
— Он рассказал мне больше о Ней.
— О ней? — В голове тут же всплывают Мередит и Грета Гартер. Не знаю почему, но мысль, что он делился с Джолин той же уязвимостью, что и со мной, заставляет сердце ухнуть.
— О Джун, конечно!
— Джун? — нахмуриваюсь я.
— Ну, он до сих пор не подтвердил, так ли ее зовут. Да и подробностей никаких… — Она замолкает, нахмурившись, потом качает головой. — В любом случае, он был так расстроен, когда проводил тебя до комнаты. Я была уверена, что обидела его чем-то. Но дело было не во мне. Это из-за Джун! Наверное, воспоминания нахлынули. Какое-то время казалось, что он даже не замечает моего присутствия. Но потом я все же смогла до него достучаться, и мы провели чудеснейшую ночь. Он читал мне стихи, от которых у меня сжималось сердце. Стихи о тоске, о желании быть с кем-то рядом, но ощущении, будто прошлое не отпускает. Мы лежали на разных кроватях, и я чувствовала себя героиней трагической поэмы, разлученной с возлюбленным. Это была ночь, которую я не забуду никогда.