— Какая у вас любимая сцена? — интересуется одна из женщин.
— О, это сложно. — Эдвина хмурится и постукивает пальцем по подбородку. — Наверное… сцена из «Гувернантки и графа», когда Сара осознает, что достойна любви человека из высшего общества.
— Это и моя любимая, — кивает королева Джемма. Она достает из своей личной подписанной стопки нужную книгу и протягивает Эдвине. — Будет честью услышать ее в вашем исполнении.
Щеки Эдвины розовеют, но она принимает книгу и ищет нужную главу. Грызет ноготь — еще один признак волнения. Но когда начинает читать, тревога словно исчезает. Книжная лавка замирает. Ее голос — мягкий, но наполненный эмоциями героини. Он опускается, когда героиня говорит о страхе и одиночестве, и поднимается, когда она заявляет о своей ценности. По спине пробегает дрожь. Всю жизнь меня окружали актеры. Моя мать, Лидия, была актрисой. Не родная, но мама Кэсси, женщина, которая меня вырастила. Мы практически жили в театре. Потом были университетские годы. Эдвина, конечно, не училась актерскому мастерству, но у нее есть то, чего не купить — природный дар. Она читает от лица персонажа так, будто чувствует каждую эмоцию. Одним только интонационным изгибом способна сказать больше, чем некоторые за целую сцену.
Я заворожен.
Настолько, что сердце срывается вниз, когда она произносит последнюю строчку и закрывает книгу. Реальность возвращается резко как щелчок. Она… Она невероятна. Черт подери.
Аплодисменты срываются со всех сторон, и я ставлю кружку на ближайшую полку, чтобы присоединиться. Эдвина бросает на меня взгляд — ее глаза расширяются, будто она и забыла, что я здесь. Я улыбаюсь ей без насмешки, просто по-настоящему. А она в ответ — широко и искренне. У меня перехватывает дыхание. Потом она снова оборачивается к участницам книжного клуба.
— Теперь я уверен, — тихо говорит Зейн рядом.
— Уверен в чем?
— Она тебе нравится.
Кровь отливает от лица.
— Мне не…
Зейн смеется:
— Не можешь даже договорить, да? Потому что это будет ложь. Ты в нее втюхался.
Я дергаю ворот платка, ослабляя узел и расстегивая верхнюю пуговицу. Почему вдруг стало так жарко?
Понижаю голос и шепчу:
— Возможно… она меня привлекает.
— Она не в твоем вкусе. Я-то знаю.
— Нет, не в моем, — соглашаюсь я. Зейн и правда знает. Он видел все мои сексуальные подвиги в университете и даже участвовал в некоторых. Мы с Зейном никогда не были друг у друга единственными: в ту пору нам обоим были интересны только мимолетные связи. Когда физическое закончилось, осталась дружба. Глубокая, настоящая. Он мой самый близкий человек с тех пор, даже несмотря на редкие встречи после того, как его карьера в опере пошла в гору. Мы все еще поддерживаем связь через письма.
— Она другая, — говорит Зейн. — Причудливая. Милая. Хаотичная. Мне нравится.
— Она раздражающая, — бурчу я.
— И это тебе тоже нравится.
Какой смысл отрицать? Зейн меня раскусил.
— Да. По какой-то причине я хочу затащить в постель свою соперницу.
Зейн поднимает бровь:
— И все? Только в постель?
Я даже не позволяю себе задуматься над этим.
— Прочтете нам еще что-нибудь? — спрашивает мистер Корделл.
— Восемнадцатую главу! — выкрикивает Дафна.
— Пятьдесят пятую, — добавляет одна из дам.
— Я бы хотела, чтобы вы прочитали тридцать вторую главу «Гувернантки и развратника», — говорит Джемма.
Плечи напрягаются. Я отлично знаю, о какой сцене идет речь. Жаркий поцелуй, предшествующий любовной сцене. Той самой, что поставила крест на моей актерской карьере.
Участницы клуба согласно кивают.
— Помните, как король Эллиот читал реплики Александра на одной из встреч?
— Он читал их ужасно, — смеется Джемма.
— Да, но его вечно угрюмое выражение добавило герою особый шарм — того, чего не было в тексте, — отзывается одна из дам.
По комнате прокатывается волна смеха.
— Вот бы услышать реплики Александра, прочитанные красивым мужчиной, — вздыхает Эдвина.
— Можно я кое-что предложу? — говорит Зейн, и мое сердце замирает.
Я понимаю, что он собирается сказать, еще до того, как он открывает рот.
— Уильям прочтет реплики.
— Зи, — шиплю я сквозь зубы, но мой протест тонет в восторженных восклицаниях.
— Он ведь актер, не так ли? — говорит одна из женщин другой.
— Да и внешне он так же красив, как Александр.
— Нет, — говорит Эдвина, и ее голос приглушает все остальные.
Наши взгляды встречаются, и я ожидаю увидеть в ее глазах раздражение или смущение. Но вместо этого там беспокойство. Яростное, искреннее… за меня.
В груди будто что-то трескается. Я понимаю, откуда это волнение. Она знает, что для меня значит эта пьеса. Что значит эта сцена. И именно это беспокойство — теплое, настоящее — придает мне сил. Оно сжигает все сомнения дотла, пробуждая мою вечную жажду соревнования. Я ценю ее за заботу, но она мне не нужна. Не сейчас. Не когда она рядом. Не когда мне выпал шанс сбить ее с ног и перевернуть ее представления обо мне.
Я выдыхаю, долго и ровно, прячу руки в карманы. И с фирменной, ленивой, обольстительной улыбкой говорю:
— Я прочту.
Эдвина бледнеет. Смотрит на меня с безмолвным вопросом в глазах.
— Ты уверен?
— Абсолютно.
Члены клуба визжат от восторга, пока я приближаюсь к Эдвине. Бросаю взгляд на Зейна — тот торжествующе улыбается. Монти поворачивается на стуле и шепчет ему:
— Отличная работа. Кажется, мы с тобой заодно.
— Заткнись, — отзывается Дафна, вставая на стул, чтобы лучше видеть нас с Эдвиной. — Обстановка сейчас станет пошлой.
Джемма берет у Эдвины «Гувернантку и графа» и вручает ей вместо этого «Гувернантку и развратника», а одна из девушек в зале с робкой улыбкой протягивает экземпляр мне:
— Чтобы вы могли читать реплики.
Я одариваю ее улыбкой, но от книги отказываюсь:
— Мне не понадобится.
Эдвина закусывает губу, глядя на меня. Приподнимает бровь — безмолвный вопрос: Серьезно? Думаешь, справишься?
Я подхожу ближе, не отводя взгляда. Ответ написан на моих губах — в их опасном изгибе. Моя прекрасная, взбалмошная, вечно воюющая чертовка в очках. Тебе придется расплатиться за сомнения во мне.
Я произношу вслух:
— Скажи, дорогая… как бы ты хотела, чтобы я занялся с тобой любовью сегодня ночью?
ГЛАВА 23
ЭДВИНА
Мой разум пустеет от этого вопроса. Зачем он спрашивает такое? Да еще и при всех…
А, точно.
Это же моя книга.
Он цитирует реплику из моей книги.
Похоже, мы не просто читаем отрывок, как я сделала до этого.
Мы…
Играем сцену?
Сердце стучит так сильно, что отдается в пальцах — книга дрожит, пока я открываю нужную главу. Я хоть и написала «Гувернантку и развратника», но не выучила ее наизусть. Уильям не сводит с меня взгляда, замирая в образе и ожидая ответа. Я даю себе несколько секунд, чтобы собраться. Когда кажется, что я смогу смотреть на него, не теряя самообладания, я поворачиваюсь к нему.
— Заняться любовью? — фыркаю я. — А с чего бы вдруг сразу любовь, если мы даже не целовались?
Уильям делает шаг вперед, кривая ухмылка касается его губ.
— Позволь это исправить.
Он тянется к моей щеке, и я останавливаю его взглядом, снова заглядывая в книгу. Он замирает, терпеливо держит руку в воздухе, пока я пролистываю сцену. Здесь несколько строк внутреннего монолога героини и описания ее движений, но Уильям уже вжился в роль: каждое его движение как у настоящего развратника с театральной сцены. Видимо, пьеса была написана по книге почти дословно. Если я буду просто отыгрывать движения, как он, мне хватит одной лишь реплики. Ее-то я хотя бы помню.
Я кладу книгу на ближайшую полку и возвращаюсь в сцену. Уильям снова оживает, его пальцы касаются моей щеки. Я отшатываюсь и отбрасываю его руку.