— Не смей прикасаться ко мне вот так. Без нежности. С этим холодным, равнодушным взглядом. Я знаю, что ты делаешь. Хочешь напугать меня, убедить, что все это для тебя — лишь плотское влечение. Что я ничем не отличаюсь от десятков женщин, с которыми ты заигрывал до меня.
Из зала доносится одобрительное гудение членов книжного клуба, их поддержка немного успокаивает мои нервы.
Я совсем не актриса и знаю, что мое исполнение далеко от идеального, но кто вообще смотрит на меня, когда рядом Уильям. Сама кроме него никого не замечаю. Он потрясающий. Он не просто говорит реплики — он проживает их. В каждом движении, в каждом взгляде. Блестящий актер.
Он отдергивает руку и отворачивается.
— Ты всего лишь очередная интрижка, Долли. Если тебя это не устраивает, можешь уходить.
— Уйти? Уйти из твоей комнаты или… из особняка?
Он качает головой, челюсть сжата.
— Как ты можешь быть гувернанткой моего племянника, если все, о чем ты думаешь, — это как соблазнить меня?
Мой рот раскрывается в полном возмущении, как это было у Долли.
— Ах, вот как. Просто похоть? Все, что между нами было — просто похоть? — Я приближаюсь, а он поворачивается ко мне спиной. — Я лечила тебя, Александр. Я зашивала твои раны после дуэли с лордом Херрингбоном, когда все остальные хотели видеть тебя наказанным за твои безрассудства. И я… Я лечила твое сердце.
— Ты ничего не знаешь о моем сердце, — голос Уильяма дрожит, точь-в-точь как у Александра, когда он пытается скрыть свои чувства.
— Если ты и правда так считаешь, я уйду. Уйду из особняка, оставлю эту работу, и мы больше никогда не увидимся. Мне надоело. Надоело угадывать, любишь ли ты меня. Надоело чувствовать твою любовь, только чтобы она каждый раз ускользала. Если ты не готов принять мою любовь сейчас — ты ее больше не получишь. Прощай, Александр.
Я резко разворачиваюсь на каблуках и делаю шаг прочь. Держу правую руку наготове — по сценарию Уильям должен схватить меня за запястье…
Его тело врезается в мое, прижимаясь сзади, и руки обвивают мою талию. Я взвизгиваю от неожиданности. Ну, думаю, Долли вполне могла бы так отреагировать. Но почему он держит меня за талию? Этот момент изменили в постановке?
Он прижимает меня к себе крепче и зарывается лицом в изгиб моей шеи. Еще одно действие, которого не было в тексте.
— Прости меня, Долли. Не уходи. Ты слишком хорошо меня знаешь. Ты видишь меня настоящего.
Меня пробирает дрожь от его дыхания на моей шее, от глухого голоса, что вибрирует во мне. Мне нужно несколько секунд, чтобы вспомнить, что я вообще должна сказать дальше.
— Я больше не поддамся на твою игру в горячо-холодно, — говорю я. Безо всяких усилий голос звучит сбивчиво. — Скажи, наконец, как ты ко мне относишься.
Он отпускает мою талию, но тут же берет меня за запястье и разворачивает лицом к себе. Делает шаг вперед, вынуждая меня отступить, пока я не прижимаюсь спиной к книжному шкафу. Он поднимает мою руку и прижимает ее к полке, фиксируя над головой.
Все в точности, как в сцене из моей книги — кроме разве что книжного шкафа, ведь там должна быть стена. Мне становится все труднее контролировать собственный пульс.
Уильям смотрит на меня с выражением внутренней муки. Его кадык подрагивает, точно по сценарию.
— Ты знаешь, как я к тебе отношусь.
По сцене я должна приподнять подбородок, но настолько растеряна, что не могу даже встретиться с ним взглядом. Хотя бы реплику помню:
— Не знаю.
Уильям касается пальцем моего подбородка, заставляя поднять голову. Этого жеста нет в книге, потому что героиня уже должна смотреть на него. Мое дыхание сбивается, когда я встречаюсь с ним взглядом. Он приближается вплотную.
— Тогда, может, мне показать?
Мои губы приоткрываются. Ответ готов. Я знаю, что должна сказать, и что должно случиться после. Но… разве мы не должны остановиться? Все-таки мы на публике, да и… черт, есть ведь еще этот момент. Уильям не может целоваться с теми, кто ему не нравится. Он не выносит публичных проявлений чувств. Может, мне стоит…
Он переплетает пальцы с моими, все еще прижатыми к полке, и слегка сжимает ладонь. Такого жеста нет в сцене. Но в нем есть что-то ободряющее.
Я медленно выдыхаю, успокаивая сумбурные мысли.
Уильям склоняется еще ближе — так близко, что наши носы едва касаются. Еще один жест, которого нет в книге. А потом очень тихо, так, что только я могу расслышать, он шепчет:
— Можно, Вини?
Наконец, я произношу фразу Долли:
— Да.
Уильям преодолевает последние сантиметры и касается моих губ. Его поцелуй мягкий и уверенный, идеально теплый. Ничего общего с холодным, навязчивым ртом Арчи. Мы остаемся так, не двигаясь, в удивительно долгом и чистом касании. Моя голова пустеет, становится белым, нетронутым листом. Я забываю, где мы, кто на нас смотрит. Есть только губы Уильяма. Запах его кожи. Вкус шоколада и мяты между нами. Его ладонь, крепко сжимающая мою. Как наши губы размыкаются, чтобы тут же снова слиться с большей страстью. Как я наклоняю голову, прося еще чуть-чуть…
Аплодисменты разлетаются, как кляксы по белому листу. Я замираю. Уильям задерживается всего на миг, выдыхая у моих губ, и отступает. Я моргаю, глядя в пустоту, где он только что стоял. Мои очки запотели от нашего дыхания. Весь зал поднялся с мест, овации с каждым мгновением становятся все громче. Уильям поворачивается к публике и кланяется. Я спохватываюсь и делаю то же, неловко и запоздало.
Наконец-то Уильям завоевывает внимание и одобрение участниц клуба, которые теперь облепляют его, умоляя подписать ту самую сцену в их экземплярах книги. Вся встреча постепенно перетекает в неформальное общение, я улыбаюсь, отвечаю на вопросы, смеюсь в нужные моменты… но половина меня все еще в том поцелуе, и я раз за разом ищу взглядом Уильяма в толпе. Но он не ловит мой взгляд, как тогда, в Сомертон-Хаусе. Наоборот, он кажется полностью увлеченным беседами вокруг.
— Насчет моей просьбы можешь больше не переживать, — голос Монти выбивает меня из мыслей.
Не знаю, как долго он стоял рядом или сколько времени наблюдал, как я смотрю на Уильяма, но заставляю себя переключить все внимание на него.
— Пардон?
Он понижает голос:
— По поводу ночевки в твоей комнате.
— Ах, да. — Точно. Он же просил об этом раньше. Потому что предположил, что Уильям и Зейн проведут ночь вместе. Раз он передумал, значит… он больше так не думает? Мое сердце трепещет от облегчения.
— Мы с Зейном только что поговорили, — говорит он.
Я опять смотрю на Уильяма, а к нему уже присоединился Зейн. Они шепчутся, и на лице Уильяма появляется хмурое выражение. Затем он встречается со мной взглядом. Я тут же отворачиваюсь к Монти.
— Вот как?
Он достает из тонкого серебряного футляра сигариллу и заправляет за ухо. К счастью, у него хватает ума не закуривать это в книжном. Но почему в его взгляде мелькает озорство?
— Мы пришли к некоторым общим выводам.
Я хмурюсь.
— Например?
— Например, что мне вовсе не обязательно ночевать у тебя. Я могу провести ночь в комнате Зейна.
Новое облегчение волной накрывает меня. Выходит, он ошибался насчет Уильяма и Зейна? Или просто нашел себе любовника? Настоящая улыбка касается моих губ.
— У вас с оперным певцом все так хорошо пошло?
— Вполне, но, кажется, ты не так поняла. Я проведу ночь в комнате Зейна один.
Я нахмуриваюсь… пока не осознаю, о чем он. Он будет в комнате Зейна один, потому что Зейн переночует в комнате Уильяма.
Улыбка сходит с моего лица.
— О.
Монти тяжело вздыхает:
— Жаль, что тот поцелуй был не за закрытыми дверями. Он не засчитывается в рамках пари. Теперь Уильям сравняет счет и заберет твое преимущество в один балл.
Я резко смотрю на Уильяма. Он уже смотрит на меня. Интересно, следил ли он все это время, как я говорила с Монти? Зейн склоняется к нему и что-то говорит. Уильям усмехается, уголок губ поднимается в вызывающей усмешке. В глазах угроза, смешанная с триумфом.