Я разворачиваюсь, чтобы оценить спину, и едва не краснею. Платье завязывается только на шее сзади, дальше — голая спина до самой талии.
Я с сомнением смотрю на Зейна:
— А я точно не оголена слишком сильно? Может, чего-то не хватает?
— Нет, — отвечает Зейн, едва сдерживая смех. — Так и задумано. Не переживай. Ты выглядишь потрясающе.
Я приглаживаю перед платья и слегка двигаю плечами. Слава небесам, все сидит надежно.
Позади раздаются шаги. Я поворачиваюсь…
… и взвизгиваю, когда из-за второй ширмы выходит незнакомая женщина. Она замирает, ее плечи вздрагивают от неожиданности. Невысокая, с черными волосами до плеч, темными глазами и смуглой кожей. И тогда я вижу платье, в которое она одета — из желтого шелка с бело-розовыми цветами. Верхняя часть платья скромная, почти простоватая: короткие рукава, завышенная талия, прямой вырез. Почти как мода десятилетней давности, которая до сих пор держится в Бреттоне. А вот нижняя часть… заканчивалась выше колен и пышно расходилась каскадом кружевных подъюбников. Это зрелище шокировало бы любого — уж точно у нас в Бреттоне, где никто не осмеливается показывать ноги на публике, — если бы я не начинала догадываться, на кого смотрю.
Я слежу за движением ее рук, сжатыми пальцами, словно она не знает, куда их деть, и сутулой позой, будто хочет стать меньше, незаметнее.
— Дафна? — выдыхаю я. — Это… это твоя Благая форма?
Она морщится.
— Ага. — Впервые я вижу, как ее губы двигаются, когда она говорит. В образе куницы голос просто раздавался будто откуда-то извне.
Я оглядываю ее заново, отмечая заостренные ушки, темные глаза, густые черные ресницы. В отличие от Зейна, ее фейри-облик не выдает никаких черт животного. Она выглядит немного младше меня, хотя с фейри-возрастом это может вообще ничего не значить. Я сдерживаюсь, чтобы не задать бестактный вопрос — даже я умею прикусить язык, когда речь идет о приличиях. Вместо этого говорю:
— Ты потрясающая.
Она снова морщится и вздыхает:
— Ага.
— Ты не воспринимаешь это как комплимент, — замечает Зейн, с искренним интересом наблюдая за ней.
Дафна переминается с ноги на ногу.
— Я редко принимаю эту форму. А когда это происходит… от меня чего-то ждут. Уравновешенности. Успехов. Чаще всего их ждет разочарование.
У меня сжимается сердце. Я знаю, каково это — не оправдать чьи-то ожидания. Особенно больно, когда это тот, кто считал, что любит тебя. В моем случае человек разочаровался во внешности, потому что слова на бумаге рисовали куда более привлекательный образ.
Дафна сжимает пальцы, потом качает головой:
— Я никуда не иду. — Ее передергивает, и в следующее мгновение ее фигура исчезает — передо мной снова стоит куница. Но не успеваю я осознать смену формы, как она вновь возвращается в фейри-облик. Ее руки сложены в извиняющемся жесте, и она виновато смотрит на Зейна. — Ой, извини! Я сейчас переоденусь.
— Оставь, — мягко говорит Зейн. — Необязательно идти с нами. Необязательно надевать платье, если не хочешь. Но, пожалуйста, возьми его. Оно тебе идет.
Дафна вновь тревожно сжимает ладони.
— Хорошо. — И, тут же вновь став куницей, юрко скрывается из вида.
Я не могу оторвать глаз. Впервые увидела, как фейри меняет форму прямо передо мной. И ее одежда осталась нетронутой — на ее Благой форме — не повлияв ни на что в образе куницы. Что за чудо, что за волшебство!
Дафна исчезает за углом, и ее место занимает новая фигура. Уильям выходит из-за перегородки и резко останавливается, провожая взглядом быстро убегающую куницу. Затем снова идет вперед.
— Зи, ты здесь… — Он обрывается на полуслове, когда взгляд падает на меня. Глаза скользят по мне с ног до головы и обратно. Горло подергивается — видно, с каким трудом он заставляет себя заговорить:
— Мы… эм… мы скоро уходим?
Зейн сжимает губы в попытке скрыть улыбку, но проваливается:
— Да. А Монти проснулся?
— Он уже ушел. — Уильям поправляет манжеты, но взгляд снова и снова возвращается ко мне. К пуговицам на его темно-сером костюме — только наполовину застегнутом — он прикасается почти рассеянно.
Я стараюсь сохранить невозмутимый вид, хотя внутри все искрится от торжества. Значит, платье ему понравилось.
— Ушел? — переспрашивает Зейн.
— Говорил что-то про боксерский матч.
— Он и правда это упоминал, — киваю я.
— Значит, нас будет четверо, — подытоживает Уильям.
— Трое, — поправляю я. — Дафна не хочет выходить сегодня.
— Ничего страшного… — начинает он.
— Двое, — вставляет Зейн. — Я тоже не иду.
Мы с Уильямом поворачиваемся к нему.
Зейн снова пытается скрыть ухмылку, но безуспешно.
— Так получилось… есть одно дело.
— Одно дело? — уточняет Уильям, бросая на друга знающий взгляд.
— Ага. Но ты ведь знаешь, куда ее сводить, правда? Проведите хорошо время.
— Мы же договаривались, что идем все вместе.
Зейн идет к выходу с театральным вздохом.
— Да, но… это дело… и, о, взгляни на время! Мне пора.
— Я знаю, что ты что-то замышляешь, когда единственное, что ты можешь честно сказать — это «одно дело», — бормочет Уильям.
— Одно дело, — звучит откуда-то из-за перегородок. Я не вижу Зейна, но уверена, он уже возле лифта. — Хорошо повеселиться!
Уильям обреченно вздыхает и поворачивается ко мне. Его взгляд становится мягче, когда он встречается с моим.
— Похоже, только мы с тобой, — говорит он низким голосом.
— Похоже на то.
Он слегка наклоняет голову в сторону выхода, на губах расцветает полуулыбка.
— Пойдем?
ГЛАВА 27
УИЛЬЯМ
Я изо всех сил стараюсь не выдать, насколько счастлив, что сегодня вечером с Эдвиной мы одни.
И в этом чертовом платье. Да благословят меня боги. Да благословят Зейна. Может, и Монти тоже. Начинаю подозревать, что они снова сговорились против нас. Или, может, за нас? Как бы там ни было, мне с трудом удается не пялиться на нее в упор, пока мы спускаемся на лифте в холл, но каждый раз, когда она отворачивается, я позволяю себе насладиться видом сполна.
К демону, я впервые вижу ее в чем-то подобном. Даже платье, что было на ней в Сомертон-Хаусе, было в человеческом стиле — скромное по сравнению с той степенью обнаженности, что открывается сейчас со спины. А как этот кремовый кружевной наряд обтягивает изгибы ее задницы, расширяясь чуть ниже колена… Лучше и не начинать о передней части. И о боках. Меня заводит и то, что кружево скрывает, и то, что приоткрывает. Эти впадины, изгибы, голые бока у груди, едва заметные и оттого еще более интригующие.
Она бросает на меня сердитый взгляд, и я понимаю, что засмотрелся.
— Что? — спрашивает она.
Я сдерживаюсь, чтобы не отвести взгляд, наоборот — смотрю открыто на нее в ответ. Ее волосы, как обычно, собраны в небрежный пучок, но уже несколько прядей выбились и щекочут плечи. Я протягиваю руку, чтобы убрать одну такую за ухо.
— Ты прекрасно выглядишь.
Ее глаза за линзами расширяются, румянец расползается от шеи к щекам. Она поправляет очки и быстро отводит взгляд к закрытой двери лифта.
— Спасибо, — бормочет она.
Я прячу руки в карманы, лишь бы снова ее не коснуться. Как же я мечтаю потянуть за ленточку у ее шеи и развязать весь этот наряд. Мои брюки предательски натягиваются, и мне приходится напомнить себе, что у нас на сегодня планы. Важные.
Снаружи на нас обрушивается гул улицы Хэлли: лошадиные копыта, колеса карет, голоса, музыка. Нас тут же подхватывает людской поток. Я хватаю Эдвину за руку в тот момент, когда кто-то пытается пройти между нами, и прижимаю ее ближе к себе, вынуждая прохожего обойти нас.
— Держись рядом, — кричу я ей сквозь шум.
Я не отпускаю ее ладонь, пока мы продвигаемся по Хэлли до следующего поворота. Когда мы сворачиваем на соседнюю улицу, шум стихает — он все еще есть, но идти становится легче, уже не страшно потеряться в толпе.