Она идет рядом, затем крепит цветок в свободный пучок на макушке.
— Впрочем, я, наверное, и не хотела бы знать, если это какашка. Раз уж уже в волосах.
Я снова фыркаю от смеха:
— Что же мне с тобой делать, цветочная чудачка?
ГЛАВА 28
ЭДВИНА
Я знаю, что уже признавалась в этом, но улыбка Уильяма — настоящее произведение искусства. За последние несколько дней я видела ее не раз, наблюдая за его искренними разговорами с Зейном, но сейчас она только для меня. Никогда она не казалась ярче. Я так ослеплена ею, что не сразу замечаю: он свернул с дороги, и впереди больше не видно ослепительных огней Хэлли. Улица, по которой мы идем теперь, чуть оживленнее тех, по которым мы возвращались с театра, но все равно далека от суеты Хэлли. Лишь половина заведений остается открытой в такой час — в основном это курильни и пабы. Те, кто еще остается на тротуарах, либо ковыляют в поисках следующего развлечения, либо курят и болтают у входа. И, конечно, есть парочки вроде нас с Уильямом, тихо идущие домой.
— Мы ведь почти пришли? — спрашиваю я. — Зачем мы свернули?
— Мы еще не договорили, — отвечает он все с той же игривой улыбкой.
Серебро его сережек вспыхивает зеленым светом вывески курильни, мимолетно озаряя заостренные уши. — Ты должна мне один секрет.
Я морщусь. Это ведь я предложила обмен, а вот что именно рассказать, так и не придумала.
— Кажется, ты уже знаешь мой самый темный секрет.
Он ухмыляется:
— Ах, ты про то, что не попробовала буквально все, что описываешь в книгах? Это не секрет, дорогая. Кто ждет от тебя такого, пусть пересмотрит свои отношения с реальностью.
Сердце замирает от его «дорогая». Он называл меня так и раньше, и я никогда не придавала этому значения. Он ведь и других женщин так называет. Но сейчас — с этой улыбкой, этим голосом, после такого вечера — это звучит совсем иначе. Я заставляю себя сосредоточиться на его словах.
— Джолин ждала, — бормочу.
— Ну, Джолин наивна.
Никакого тепла в голосе, когда он упоминает ту, с кем целовался и провел ночь. Пусть она и была платонической, для Джолин это все равно было важно. Он ведь рассказал ей о Джун. О той, о которой мне — ни слова.
Я сжимаю челюсть, чтобы не задать вопрос о той великой любви. Сейчас моя очередь делиться, не его. Может, после я смогу выторговать еще один обмен.
— Спрашивай что хочешь, — говорю я.
Он поднимает подбородок и смотрит на меня из-под ресниц:
— Что угодно?
— Все, что в пределах разумного, — уточняю.
Он засовывает руки в карманы, чуть наклоняет голову, задумывается. Потом ловит мой взгляд почти застенчиво:
— Ты когда-нибудь была влюблена?
Щеки пылают. Я почти готова сказать, что это слишком личное, но на самом деле нет. Я прикусываю щеку, прежде чем ответить:
— Кажется, однажды я думала, что влюблена.
Взгляд Уильяма будто пронзает меня насквозь. Он хочет услышать больше, я это чувствую. Но не давит. И, может, именно поэтому мне хочется рассказать.
— Это было в университете, — говорю я. — Я выиграла премию за рассказ, и его опубликовали в одной из крупнейших газет Бреттона. Тогда я еще не осознала свою страсть к любовным романам, так что рассказ был не особенно захватывающим. Скорее, подражанием тем великим авторам, на которых нас просили равняться в университете. Но по какой-то причине рассказ сочли достойным — награды, публикации и восхищения одного юноши по имени Деннис Фиверфорт.
— Он мне уже не нравится, — замечает Уильям с шутливой интонацией.
Это немного ослабляет сдавленность в груди.
— Деннис был так очарован моими рассказами, что нашел меня через письма — даже раздобыл адрес колледжа. Я была польщена вниманием такого преданного поклонника и ответила ему. Так началась наша переписка. Сначала дружеская, потом романтическая. Он говорил, что влюбился в меня через мои слова. То, как он писал, как будто заглядывал прямо в мою душу, убедило меня, что это правда. Я влюбилась в него в ответ — впервые почувствовала тот вихрь, о котором мне рассказывали ровесницы, уже пережившие подобное.
— До этого тебя никто не добивался?
Я качаю головой:
— Кажется, я всегда во всем запаздывала. На светских раутах я появилась гораздо позже других девушек. К тому времени меня уже называли старой девой. Первый сезон был настолько отвратительным, что я больше ни за что не хотела участвовать. Тогда я и решила продолжить обучение. Я не была склонна к браку и до сих пор нет. Деннис стал единственным исключением. Когда я в него влюбилась, все, о чем я могла думать, — это любовь и свадьба. Я не могла писать. Почти не спала. Мне хотелось только одного — больше. Больше писем. Больше признаний. Больше всего я хотела встретиться с ним лично.
— И ты встретилась?
Из груди вырывается тяжелый вздох:
— В конце концов, да. Он жил на другом конце страны, но был так же отчаянно настроен увидеться, как и я. Мы назначили встречу и обменивались письмами каждый день. Он писал о том, что будет делать, когда мы увидимся: как подхватит меня на руки, осыплет поцелуями. Я никогда не была так взволнована. Мир стал ярче. Сердце все время переворачивалось. Учеба страдала, как и мои тексты, но я думала, что оно того стоит. Может, я скоро выйду замуж и потеряю интерес к карьере. Может, захочу вести быт, как мои замужние сестры. Как хотели мои родители.
Уильям хмурится. Даже он уже понимает, к чему все идет.
— Что случилось?
— Мы встретились, — говорю я, голос чуть дрожит. — Оказалось, мои слова красивее, чем я сама.
После этой фразы наступает тишина. Только спустя несколько мгновений я замечаю, что Уильяма больше нет рядом. Он остановился в нескольких шагах позади. На лице — застывшая мука. Затем выражение лица меняется и становится жестким.
— Объясни.
Я вздрагиваю от его реакции: сжатые кулаки, напряженные плечи. Мне не хватает смелости взглянуть ему в глаза.
— Он посмотрел на меня… и в его взгляде была одна лишь досада. Мы обменивались портретами, но…
Слова застревают в горле. Я до сих пор помню этот взгляд. Как он отпрянул, как улыбка сменилась гримасой. Я и сама была разочарована: одно дело — смотреть на неподвижный портрет, и совсем другое — увидеть живого человека, с мимикой, с голосом. Слишком резким и носовым, хотя я представляла себе благородный баритон.
Я прочищаю горло:
— У нас все же было свидание, хоть и ужасно неловкое. Мы даже провели ночь вместе. И на этом все закончилось. Он больше не написал. Больше не говорил, что любит. Все завершилось, и я даже не чувствовала, что мое сердце разбито. Не совсем. Это было скорее, как пробуждение. То, что я принимала за любовь, оказалось иллюзией. И мне было почти легче от этого. Я снова сосредоточилась на учебе, на письме и больше не оглядывалась. С тех пор я пообещала, что буду ставить свои слова на первое место. Потому что он был прав. Мои слова красивее, чем я. И меня это устраивает. Они заслуживают всего моего времени и…
— Нет.
Уильям проводит рукой по лицу, растирает подбородок, а потом снова встречается со мной взглядом — в глазах снова та же мука.
— Эдвина, нет. Пожалуйста, скажи, что ты в это не веришь.
Я поднимаю руки в успокаивающем жесте:
— Правда, все в порядке. Это просто правда, с которой я справилась. Я люблю свою работу…
— Эдвина.
То, как резко он произносит мое имя, заставляет меня замолчать. Он делает шаг ко мне, в глазах сверкает злость.
— Не произноси больше ни одного идиотского слова и слушай. Я скажу это один раз.
Он так близко, что мне приходится поднять голову, чтобы встретиться с ним взглядом. Я сглатываю и киваю.
— Ты красивая, — говорит он, голос глубокий и певучий. — Твои слова тоже красивы. И не нужно выбирать, что из этого красивее. Красота тебя и красота твоего таланта — это разные вещи. Деннис, блядский Фиверфорт, был идиотом. Он вознес тебя на пьедестал. Он не заслуживал ни глаз, которыми смотрел на тебя, ни сердца, которым якобы тебя любил, если не мог отличить реальность от фантазии и принять тебя как сокровище, которым ты являешься.