Меня накрывает волной стыда, когда я осознаю, что спала и слюнявила его плечо. Уильям снова что-то протягивает. Шелковый платок.
Мне хочется провалиться сквозь землю — в темную бездну, желательно без свидетелей, — но я принимаю платок и промакиваю щеку. Затем, скривившись, осторожно стираю пятно с его пиджака.
— Прости, — бормочу я.
Он встречает мой взгляд, и на его лице появляется улыбка, одновременно кривая и нежная. Он накрывает мою руку своей ладонью, останавливая мои тщетные попытки вытереть ткань.
— Все в порядке, — говорит он, голос полон смеха.
Я замираю. Сердце тает, бьется, скачет где-то под ребрами, и все из-за этой улыбки. Первая настоящая с тех пор, как мы покинули Люменас. Первый настоящий смех. И если уж это не заставит меня возненавидеть собственное упрямство, то я и не знаю, что сможет.
Он продолжает смотреть на меня, и веселье постепенно исчезает из его взгляда, сменяясь печальной, горькой улыбкой. Сердце сжимается. Я вдруг чувствую острую потребность вернуть ту нежную улыбку. Даже если для этого придется его поцеловать. Даже если для этого придется отказаться от всего…
— Следующая остановка наша, — сообщает Монти, разрушая этот хрупкий миг.
Я резко отдергиваюсь от Уильяма, пока Монти с Дафной устраиваются на сидениях напротив. У них в руках и лапах пирожные. Уильям убирает руку с моей и сразу отводит взгляд. Черт. Насколько близко я была к тому, чтобы поцеловать его? Еще и в общественном месте.
— Мы будем в Дарлингтон-Хиллс меньше, чем через час, — говорит Монти.
Я не в силах встретиться с ним взглядом — а вдруг у него в глазах читается это? — поэтому отвожу глаза к окну. Затаив дыхание, наблюдаю, как за стеклом проплывает поле солнечных нарциссов, раскинувшееся под идеально голубым небом с самыми пушистыми облаками, какие я когда-либо видела. Я знала, что следующая автограф-сессия будет в Весеннем дворе, но, видимо, уснула, пока мы пересекали границу. Теперь я впитываю все. Цветочные поля. Светлые рощи фруктовых деревьев. Заснеженные вершины вдалеке.
И это именно то, что нужно, чтобы отвлечься от жара, исходящего от близости Уильяма. От воспоминания о его улыбке.
Уильям снова в образе мрачного поэта, когда мы прибываем в Дарлингтон-Хиллс. А вот я в восторге: не могу оторвать взгляда от окон кареты, любуясь городом. Он совсем не похож на остальные. Здания здесь выстроены из темного благородного дерева с покатыми черепичными крышами. По тротуарам и между домами раскинулись цветущие деревья — в потрясающем сочетании розового, красного и белого. Воздух наполнен свежестью скошенной травы и ароматом цветущей вишни.
И как только я думаю, что впечатлений мне уже хватит, мы прибываем в отель.
У меня буквально отвисает челюсть, когда мы выходим из кареты на круглую брусчатую площадь перед самым огромным деревом, какое я только могла вообразить. Оно широко, как особняк, и выше любого здания в Люменасе. Ствол сплетается из извивающихся древесных жил, образующих арки, двери, окна и балконы. Ветви раскинулись над головой, укрывая нас живым навесом, усыпанным розовыми цветами. Все в этом сооружении дышит — природа и архитектура в совершенном союзе.
— Это наш отель? — ахаю я.
Монти затягивается только что подожженной сигариллой.
— Отель Дарлингтон-Хиллс. В этом году здесь проходит Весенний бал Литературного общества Фейрвивэя.
Когда я услышала, что следующая остановка не автограф-сессия, а благотворительный бал, я вовсе не ожидала такого места. В воображении всплывало что-то вроде отеля «Верити» в Зимнем дворе. Но, разумеется, я не жалуюсь. Все больше причин восхищаться Фейрвивэем — это именно то, что мне сейчас нужно. Напоминание, насколько отчаянно я хочу этот контракт.
— Сколько хороших мест, где можно поспать, — томно выдыхает Дафна, глядя вверх на ветви.
— У нас есть настоящие комнаты, Даф, — смеется Монти.
Она фыркает, но идет за ним по вымощенной дорожке к отелю. Я следую за ними и украдкой бросаю взгляд через плечо. Сердце срывается с ритма: Уильям улыбается, глядя на цветущие деревья, походка у него легкая, расслабленная. Но стоит нашим взглядам встретиться, он тут же надевает маску.
Я прищуриваюсь:
— Можешь не притворяться, будто тебя это не впечатляет. Тут нет твоих фанаток, ради которых надо играть роль.
Он ухмыляется, но не отвечает.
— Скажи, что ты на самом деле думаешь. Это потрясающе, правда? Даже для такого фейри, как ты?
Он снова смотрит на меня, и дыхание замирает, когда он делает шаг ближе и склоняется к моему уху, почти касаясь:
— Хочешь знать, что я действительно думаю? Думаю, что хочу усадить тебя на один из этих балконов и зарыться лицом между твоих бедер. Как та парочка, которую мы застукали в северном крыле.
Я замираю, боясь оступиться на ровном месте. Его слова заставляют меня вздрогнуть, пока воображение уносит далеко. Я поднимаю взгляд на один из закрученных балконов над головой и вполне могу представить, как сижу там, а сильные руки Уильяма охватывают мою талию, как он касается меня языком, а я запрокидываю голову в экстазе…
— Жаль, что придется выбрать кого-то другого, — добавляет он.
Я трясу головой, прогоняя слишком яркие образы. Монти с Дафной уже у входа, а Уильям бросает мне жестокую улыбку и следует за ними.
Я стискиваю челюсть и ускоряю шаг. Проклятый Уильям. Я знаю, что он делает. Пытается соблазнить меня и заставить саму разорвать наше пари. Он, может, и не отказался напрямую от близости, но намерения его очевидны. Раз я не соглашаюсь прекратить пари, он будет играть по первоначальным правилам.
Но не со мной.
Значит, все, чего я так жаждала сделать с ним, у меня не будет. Да, сейчас у меня в распоряжении наш карт-бланш, но я не воспользуюсь им против его воли. Особенно когда понимаю его так хорошо. Я знаю, как сильно он хочет победить. Не меньше меня.
Но мои причины важнее.
Мы входим в вестибюль отеля, и он оказывается столь же вдохновляющим, что и фасад. Стены здесь из того же благородного дерева, что и наружный ствол, — изогнутые, украшенные затейливыми завитками. Люстры из переплетенных цветущих ветвей свисают с высокого потолка. Все — от винтовых лестниц до кресел и стойки регистрации — будто выросло прямо из пола и стен.
Монти прямиком направляется к стойке регистрации, опережая нас всех: скорее всего, его подгоняет страх, что нас может ждать повторение той неразберихи в Люменасе. Остальные направляются в зону отдыха.
— Уильям! — раздается восторженный женский голос, и мы останавливаемся.
Молодая женщина наклоняется вперед с одного из цветущих кресел, ее серые глаза вспыхивают, когда она видит Уильяма.
Он замирает.
— Кэсси?
Кэсси. Разве не так… зовут его сестру?
Женщина совсем не похожа на Уильяма: хрупкая, с бледной кожей, прямыми серебристыми волосами, убранными в низкий пучок. У нее круглые уши — значит, она по меньшей мере наполовину человек. Уильям так и не объяснил, кем они приходятся друг другу, лишь сказал, что он ее опекун. Кэсси поднимается с кресла, опираясь на лакированную черную трость, с широкой улыбкой на губах. Она одета в свободные брюки, напоминающие мне наряды Зейна, белую блузку и серый жилет.
Уильям сразу же направляется к ней.
— Что ты здесь делаешь?
Она поднимает руку, не подпуская его ближе.
— Даже не начинай. Я чувствую себя прекрасно.
— Ты приехала на поезде? Одна?
Она сверлит его взглядом.
— Мне девятнадцать. Я умею ездить на чертовом поезде.
— Ты должна была остаться у миссис Хансен до конца тура.
Кэсси делает невинное лицо.
— Миссис Хансен устала от моих услуг. Я решила: какой еще момент подойдет лучше, чтобы навестить дорогого брата в его туре «Сердцебиения»?
— Кэсси, — сквозь зубы произносит он. — Что ты сделала с миссис Хансен?
— Все, как было велено. Не моя вина, что она заставляла меня каждый день читать ей «Нищенку и Золотую Лютню».