КЕН ФОЛЛЕТТ
ДОСПЕХИ СВЕТА
Эта книга посвящается историкам. Их тысячи по всему свету. Одни сидят в библиотеках, склонившись над древними рукописями, и пытаются постичь мертвые языки, сокрытые в таинственных иероглифах. Другие, стоя на коленях, просеивают землю на месте руин в поисках осколков ушедших цивилизаций. Третьи продираются сквозь бесконечно скучные правительственные бумаги, посвященные давно забытым политическим кризисам. В своих поисках истины они неутомимы.
Без них мы бы не понимали, откуда мы пришли. И тогда нам было бы еще труднее понять, куда мы идем.
…отвергнем дела тьмы и облачимся в доспехи света.
Послание к Римлянам, 13:12
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ПРЯДИЛЬНАЯ МАШИНА
1792–1793
1
До того дня Сэл Клитроу ни разу не слышала, как кричит ее муж. После того дня она больше никогда не слышала его крика — разве что во снах.
Был полдень, когда она подошла к Брук-Филду. Время она определила по свету, что тускло сочился сквозь жемчужно-серую пелену, затянувшую небо. Поле представляло собой четыре акра ровной грязи, с одной его стороны бежал быстрый ручей, а на юге оно переходило в небольшой холм. День был холодный и сухой, но целую неделю лил дождь, и, когда она шлепала по лужам, липкая жижа норовила стащить с нее самодельные башмаки. Идти было тяжело, но она была крупной, сильной женщиной и не знала усталости.
Четверо мужчин убирали озимую репу, сгибаясь, поднимая и складывая узловатые бурые корнеплоды в широкие плоские корзины, которые назывались корфами. Наполнив корф, мужчина нес его к подножию холма и вываливал репу в крепкую дубовую четырехколесную телегу. Работа близилась к концу: Сэл видела, что этот край поля уже убран и мужчины работают уже у самого холма.
Все были одеты одинаково: рубахи без ворота и домотканые штаны до колен, сшитые женами, да жилеты, купленные явно с чужого плеча или выброшенные богатеями. Жилеты не изнашивались никогда. У отца Сэл был щегольской жилет — двубортный, в красно-бурую полоску, с обшитыми тесьмой краями, доставшийся от какого-то городского франта. Другой одежды она на нем и не помнила, в нем же его и похоронили.
На ногах у работников были стоптанные, чиненые-перечиненые башмаки. У каждого была шляпа, и все разные: шапка из кроличьего меха, широкополая соломенная шляпа-колесо, высокий фетровый цилиндр и треуголка, когда-то, верно, принадлежавшая морскому офицеру.
Сэл узнала меховую шапку, которую носил ее муж, Гарри. Она сшила ее сама — сперва поймала кролика, убила камнем, освежевала, а потом сварила в горшке с луковицей. Впрочем, она и без шапки узнала бы Гарри, даже издали, по его рыжей бороде.
Гарри был строен, но жилист и обманчиво силен: в его корф помещалось столько же репы, сколько и у мужчин покрупнее. Один только вид этого поджарого, крепкого тела там, на дальнем краю грязного поля, зажег в Сэл искорку желания — на половину удовольствие, на половину предвкушение, словно входишь с мороза в дом и тебя окутывает теплый запах дровяного камина.
Пересекая поле, она начала различать их голоса. Каждые несколько минут кто-то окликал другого, и они коротко перебрасывались фразами, которые неизменно заканчивались смехом. Она не разбирала слов, но догадывалась, о чем они говорят. Это, наверняка, были традиционные грубоватые шутки работяг, добродушные оскорбления и разная веселая пошлятина — остроты, которые скрашивают однообразие тяжелого труда.
Пятый человек, стоя у телеги с коротким хлыстом в руке, наблюдал за ними. Он был одет лучше: синий фрак и начищенные черные сапоги до колен. Его звали Уилл Риддик, ему было тридцать лет, и он был старшим сыном сквайра Бэдфорда. Поле принадлежало его отцу, как и лошадь с телегой. У Уилла были густые черные волосы, стриженные до подбородка, и недовольный вид. Она догадывалась почему. Надзор за уборкой репы не входил в его обязанности, и он считал это занятие унизительным. Однако управляющий сквайра заболел, и Сэл предположила, что Уилла, против его воли, отправили на подмену.
Рядом с Сэл ее ребенок босиком ковылял по болотистой земле, силясь не отстать, пока она не обернулась, не нагнулась и без усилий не подхватила его на руки, а потом пошла дальше, неся его на одной руке. Его голова покоилась у нее на плече. Она прижала его худенькое теплое тельце чуть крепче, чем было нужно, — просто потому, что так сильно его любила.
Она была бы рада и другим детям, но пережила два выкидыша и рождение мертвого ребенка. Она перестала надеяться и начала говорить себе, что при их бедности и одного ребенка достаточно. Она души в нем не чаяла, возможно, даже слишком, ведь детей часто уносят болезни или несчастные случаи, и знала, что, потеряй она его, сердце ее разорвется.
Она назвала его Кристофером, но, когда он учился говорить, он исковеркал свое имя до «Кита», и с тех пор его так и звали. Ему было шесть лет, и для своего возраста он был мал. Сэл надеялась, что он вырастет таким же, как Гарри, — худым, но сильным. Рыжие волосы отца он точно унаследовал.
Настало время обеда, и Сэл несла корзинку с сыром, хлебом и тремя сморщенными яблоками. Немного позади шла еще одна деревенская женщина, Энни Манн, бойкая ровесница Сэл, а вдалеке еще две, с той же целью, спускались с холма навстречу, с корзинками на руке и детьми на буксире. Мужчины с облегчением бросили работу, вытерли грязные руки о штаны и направились к ручью, где можно было усесться на траву.
Сэл дошла до тропинки и осторожно опустила Кита на землю.
Уилл Риддик вынул из жилетного кармана часы на цепочке и хмуро на них взглянул.
— Еще нет полудня, — крикнул он. Он лгал, Сэл была в этом уверена, но часов больше ни у кого не было. — Продолжайте работать, — приказал он.
Сэл не удивилась. В Уилле была злая жилка. Его отец, сквайр, бывал временами жестокосердным, но Уилл был гораздо хуже.
— Закончите дело, тогда и обедайте, — сказал он. В том, как он произнес «обедайте», слышалось презрение, словно в обеде батраков было что-то жалкое. Сам Уилл, подумала она, вернется в усадьбу, где его ждут ростбиф с картошкой и, пожалуй, кувшин крепкого пива в придачу.
Трое снова согнули спины, но четвертый не стал. Это был Айк Клитроу, дядя Гарри, седобородый мужчина лет пятидесяти.
— Не стоит перегружать телегу, мистер Риддик, — мягко сказал он.
— Об этом позвольте судить мне.
— Прошу прощения, — не унимался Айк, — но тормоз-то почти стерся.
— С проклятой телегой все в порядке, — отрезал Уилл. — Вам просто хочется пораньше бросить работу. Вечно вы так.
Тут вмешался муж Сэл. Гарри никогда не лез за словом в карман.
— Вам бы послушать дядю Айка, — сказал он Уиллу. — А то лишитесь и телеги, и лошади, и всей своей чертовой репы заодно.
Остальные рассмеялись. Но отпускать шуточки в сторону джентри[1] было делом неразумным, и Уилл, мрачно нахмурившись, бросил:
— А ты попридержи свой наглый язык, Гарри Клитроу.
Сэл почувствовала, как маленькая ручка Кита скользнула в ее ладонь. Его отец вступал в ссору, и Кит, хоть и был мал, почувствовал опасность.
Дерзость была слабостью Гарри. Он был честным и работящим, но не считал, что джентри чем-то лучше него. Сэл любила его за гордость и независимость суждений, но хозяевам это претило, и ему часто доставалось за непокорность. Впрочем, свое он сказал и, больше не проронив ни слова, вернулся к работе.
Женщины поставили корзинки на берегу ручья. Сэл и Энни пошли помогать своим мужьям собирать репу, а две другие женщины, постарше, остались сидеть с обедами.
С работой управились быстро.
Тут-то и стало очевидно, что Уилл совершил ошибку, оставив телегу у самого подножия холма. Ему следовало поставить ее ярдах в пятидесяти ниже по дороге, чтобы лошадь успела набрать ход перед подъемом. Он на миг задумался, а потом скомандовал: