Да и сам Робин на себя не похож – тщедушный неуклюжий паренек с чересчур короткой стрижкой, открывавшей цыплячью шею, а улыбка такая вымученно широкая, что сейчас Робин аж скривился от неловкости. Но все вокруг хором выдохнули: «Огооо!» И даже маленькие внучки: «Огооо!» Потом опять мелькание пятен на экране, а следом Элис, чуть постарше, в пышном розовом сарафанчике. А теперь вообще шьют такие пляжные сарафанчики? Она стояла рядом с велосипедом, на руле завязан такой же розовый бант. Потом Элис и Лили вместе, щурятся на солнце.
Дедуля Веллингтон, похоже, не совсем уловил идею движущихся изображений, потому что почти все сцены напоминали фотографии, персонажи позировали на них как для портрета. Но затем, к 1952 году (крошечный Дэвид на руках у Мерси, вот почему Робин догадался про дату), Лили наконец показала хоть какое-то движение, прокатившись колесом через весь экран и продемонстрировав миру свои трусы. Удивительно, что, глядя на Лили, Робин сразу подумал о Кендл! Хотя ведь Кендл дочь Элис, а вовсе не Лили. Как будто две его внучки по ошибке достались не тем матерям: озорная шалунья Кендл – благоразумной и солидной Элис, а кроткая Серена – Лили, которая была та еще оторва. А Эдди, сын «Мистера Кантри-Клаб», как Робин дразнил Кевина, оказался тем единственным внуком, который любил возиться с Робином в мастерской. Возможно, быть родителем означало учиться, подумал Робин, родительство – это такой урок, как научиться быть совершенно другим человеком. И он улыбнулся, глядя, как Элис собирает клубнику на каком-то поле бог весть где и складывает в жестянку из-под «Криско». Даже без звука он мог воскресить в памяти ее командирский голосок. «Одна в ведерко, одна в рот, одна в ведерко, одна в рот», – приговаривала она, засовывая в рот каждую вторую ягоду.
О, а вот и новый персонаж: дедушка Веллингтон собственной персоной неодобрительно поглядывает на очень маленького Дэвида, цепляющегося за дедову штанину, как будто без нее не удержится на ногах. И новый голос в голове у Робина, голос деда Веллингтона, который недовольно ворчит и придирается к мелочам, когда каждое воскресенье после обеда Робин заглядывает к нему отчитаться о продажах за неделю. К тому времени старик уже не выходил из дома, после первого инфаркта ему было запрещено даже подниматься по лестнице или гулять вокруг квартала, и вся его жизнь свелась к торжественному восседанию вот в этом самом кресле, где он одну за другой смолил «Лаки Страйк» и распекал Робина, донимая своими «а как насчет» и «надо было сделать так». И еще «о чем ты вообще думаешь, черт возьми».
Интересно, кто снимал эту сцену? Не Мерси, потому что вот она появилась в кадре – медленно прошлась по траве, взяла под ручку отца и улыбнулась маленькому Дэвиду. Выходит, это мог быть только сам Робин, хотя с трудом верилось, что ему доверили драгоценную камеру.
– О господи, вы только посмотрите на меня! – вскрикнула Мерси. – У меня прическа как… растрепанный букет. У меня на голове как будто… цветочная корзина!
И Робин оторвался от экрана, посмотрел на Мерси и вдруг увидел, как она постарела. Все еще красотка, даже сейчас, но волосы стали цвета слоновой кости, а ведь все эти годы она казалась ему блондинкой, и нет больше копны буйных локонов, а лишь строгий узел на затылке.
Там были какие-то ограничения в кинокамере, на продолжительность съемки, что ли? Каждая сцена очень короткая. Вот вроде все так и так! А потом пуффф – и уже эдак и эдак! Еще пуфф – и все, прощайте. Вообще все прощай, навсегда. Фильм закончился за несколько минут. Черт, он с удовольствием посмотрел бы подольше. Лили в платье на выпускном, скажем, вылитая принцесса, а рядом с ней Джамп Уоткинс. Или Дэвид, играющий на полу с их старым псом Кэпом. А еще ему особенно понравились кадры чудной недели на озере Дип Крик. Как быстро пролетело время, подумал он, когда экран померк. И не только про фильм.
– Что ж, – крякнул Кевин, – очень интересно!
А Моррис спросил у детей:
– Что скажете, ребята?
И вопрос стал сигналом к прощанию – внуки загомонили, затеяли возню, женщины принялись искать сумочки и разбросанные кроссовки и спрашивать, куда подевалась кукла Кендл. Нет, Дэвид не передумал насчет остаться ночевать у родителей. Нет, никто не хочет еще кусочек торта или картофельного салата или тюльпаны из вазы. И вдруг все уехали.
* * *
Но Мерси ведь не уйдет, правда же? Он, наверное, не переживет, если она решит уйти. Робин стоял рядом с ней на заднем крыльце, они проводили последнюю отъезжающую машину, а он боялся повернуться к жене. Но потом все же отважился. И увидел, что она улыбается ему.
– Какой же ты молодец, что придумал все это, – сказала она.
– Ох… – с облегчением выдохнул он.
– Но обещай мне кое-что.
– Знаю.
– Что ты знаешь?
– Ты не желаешь больше никаких сюрпризов.
– Никогда, – подтвердила она.
– Обещаю.
– Но если ты и так это знал, почему тогда устроил?
– Не знаю почему. Просчитался.
Но вообще-то он понял, потом уже, что на самом деле знал почему. Грета верно сказала: он боялся, что Мерси не захочет праздновать их юбилей.
Но она все так же улыбалась ему.
И когда он предложил: «Пошли в дом?» – ни слова не сказала про то, что ей надо возвращаться в студию.
* * *
Девчонки отлично прибрались в кухне. Все поверхности начисто вытерты, посудомойка уютно гудит. Тюльпаны в столовой чуть свесили головки над краем вазы, словно любуясь своими отражениями в полированной поверхности стола.
В гостиной Робин направился к дивану, а не к своему креслу. Он надеялся, что Мерси сядет рядом с ним. Но она прошла в прихожую за своим узлом со стиркой.
– У тебя в корзине есть что-нибудь белое? – окликнула она.
И он ответил:
– Нет, нет, – хотя на самом деле было.
Мерси ушла вглубь дома, он услышал, как она спускается в подвал.
Со своего места на диване он оглядел опустевшие стулья, вмятины на сиденьях кресел