– А почему ты решила, что у нее не было детей?
– Если и были, то мне их жаль. Когда‑то я знала женщину, очень похожую на нее. У нее была маленькая дочь, и жилось крошке несладко. Мать глаз с нее не спускала. Запрещала ей гулять на улице и играть с другими детьми. Когда малышка засыпала, женщина красила ей ногти и завивала волосы локонами, а потом будила, чтобы поиграть, а если дочка плакала, то и мать плакала вместе с ней. Если бы женщина из автобуса действительно чувствовала себя такой одинокой, у нее ведь оставались дети. Разве что на самом деле детей у нее не было или их отобрал суд. Так случилось с той, другой, малышкой, о которой я рассказывала.
– Какой суд? – спросила Люсиль.
– Суд по опеке. Ну, в общем, власти.
– Но если их забрали власти, что они будут делать с детьми?
– Ой, отправят куда‑нибудь. Кажется, есть ферма для сирот или что‑то в этом роде.
Так мы с Люсиль впервые услышали об интересе государства к благополучию детей, и это нас насторожило. При свете свечи на туалетном столике Сильви тасовала и раскладывала колоду карт, явно не беспокоясь о черном призраке судейского внимания, нависающем над нами, огромном, как наши собственные тени. Мы с Люсиль все еще сомневались, что Сильви останется. Она напоминала нашу мать и, кроме того, редко снимала плащ, а каждый ее рассказ был связан с поездом или автобусной станцией. Но до той поры нам и во сне не могло привидеться, что нас могут у нее забрать. Я представила себе, как притворяюсь спящей, а Сильви завивает мои короткие каштановые волосы в длинные золотые локоны, аккуратно раскладывая их по подушке. Представила, как она хватает меня за руки и сонную, в ночной рубашке, увлекает в безумном вальсе по коридору, через кухню, через сад, в безлунную ночь. И в тот момент, когда вода из сада устремилась к нам между кустов и начала захлестывать щиколотки, из‑за дерева вышел старик в черной мантии и взял меня за руки, причем Сильви была слишком потрясена, чтобы плакать, а я – слишком напугана, чтобы сопротивляться. Разлука с тетей, как мне казалось, и в самом деле могла привести к такому нестерпимому одиночеству, что поневоле будешь бросаться в глаза на любой автобусной станции. Потом я решила, что большинство людей на автовокзалах казались бы особенными, если бы не количество других точно таких же особенных людей. В такие моменты Сильви едва ли заметили бы.
– Почему у тебя не было детей? – спросила Люсиль.
Сильви пожала плечами и ответила:
– Так карта легла.
– А ты их хотела?
– Я всегда любила малышей.
– Но ты сама не захотела их завести?
– Ты должна знать, Люсиль, что некоторые вопросы задавать невежливо, – проворчала тетя. – Уверена, моя мама вам это говорила.
– Она извиняется, – ответила я за сестру, которая прикусила губу.
– Это не важно, – махнула рукой Сильви. – Давайте сыграем в «восьмерки». Я как раз колоду перетасовала.
Нам требовались еще стулья, а еще надо было принести кирпичи, которые мы грели на печи, чтобы держать на коленях и подставлять под ноги, и унести остывшие. Сильви сложила кирпичи в мешок, а мы с Люсиль взяли по свечке. Когда мы вышли в коридор, свечи погасли: люк был открыт, и врывавшийся сверху поток воздуха задувал пламя. Спички гасли еще до того, как мы успевали поднести их к фитилю.
– Что ж… – пробормотала Сильви.
Она побрела вперед на кухню. Было совершенно темно. Мы с сестрой пробирались на ощупь вдоль стены. Когда мы дошли до кухни, там было тихо, если не считать звуков угасающего пламени и знакомого ленивого журчания воды в глубинах кладовки.
– Сильви?
– Я здесь, – донесся ее голос с веранды. – Просто решила дров принести. В жизни не видала такой темной ночи.
– Возвращайся!
Мы услышали ее хлюпающие шаги по воде.
– В самом деле не видала, – заявила она. – Прямо конец света!
– Давай вернемся наверх.
Но Сильви снова замолчала. Решив, что она к чему‑то прислушивается, замолчали и мы. Озеро по‑прежнему грохотало и стонало, паводок все так же бурлил и кипел. Когда мы замерли и притихли, ничто больше не напоминало о нашем присутствии. Ветер и вода доносили звуки в целости с любого вообразимого расстояния. Лишенная обзора и горизонта, я попыталась положиться на интуицию, а у сестры и тети и того не было. Я опасалась даже протянуть руку из страха, что нащупаю лишь пустоту, опасалась заговорить из страха, что никто не ответит. Мы долго стояли в полном молчании.
Наконец Люсиль сказала во весь голос:
– Мне и правда надоело!
Сильви потрепала меня по плечу:
– Все в порядке, Люсиль.
– Я не Люсиль, – буркнула я.
Под плеск воды Сильви отправилась к печи. Мы услышали, как она положила дрова на сушилку для посуды, поставила остывшие кирпичи в раковину, а горячие сложила в мешок. Потом взялась за ручку и открыла дверцу печи, и тусклый теплый свет залил тетино лицо и руки, заплясал на потолке. Сильви бросила полено в огонь. Заметались и рассыпались искры, свет стал чуть более желтым и ярким. Тетя стала подкладывать поленья по одному, пока пламя не разгорелось. Мы видели миниатюрное отражение огня в окне. Никелированные детали печи сияли красным, и красные же огоньки колыхались на затопленном полу. Когда Сильви снова закрыла печь, кухня погрузилась в полную темноту.
– Стулья не забудьте, – сказала Сильви.
Мы услышали, как она раскладывает холодные кирпичи на плите, и осторожно двинулись по коридору. Каждая нащупывала дорогу одной рукой, а другой волокла за собой кухонный стул. Затащив стулья в люк, оставленный нараспашку, мы отыскали свою комнату, закрыли дверь и зажгли свечу. Несколько минут мы слышали снизу только обычный шум воды.
– Наверное, она опять ушла гулять, – сказала Люсиль.
Но мы обе понимали, что Сильви просто снова затаилась в темноте.
– Позовем ее? – предложила я.
– Подождем.
Люсиль села к туалетному столику и сдала нам по семь карт. Мы неторопливо