– Тебе не холодно, Сильви?
– Солнце поднимается, – ответила она.
Небо над Фингербоуном окрасилось в цветочно-желтый цвет. В вышине клубились редкие тонкие облака, подкрашенные тускло-розовым. Потом солнце выбросило длинный луч над горой, затем другой, словно длинноногое насекомое, высвобождающееся из кокона, и наконец само светило показалось над черным хребтом – колючее, красное, невероятное. Через час оно превратится в обычное солнце, озаряющее скромным и беспристрастным светом обыкновенный мир, и эта мысль принесла мне облегчение. Сильви продолжала уверенно и размеренно грести.
– Ты не поверишь, сколько людей живет на островах и среди холмов, – сказала она. – Думаю, с сотню. Или больше. Иногда в лесах можно увидеть дымок. Там вполне может оказаться хижина с десятком детей.
– Они просто охотятся и рыбачат?
– В основном.
– Ты их когда‑нибудь видела?
– Думаю, да, – ответила Сильви. – Иногда, если мне кажется, что я вижу дым, я иду по направлению к нему и время от времени чувствую, что рядом со мной дети. Я их практически слышу.
– А…
– Поэтому я и ношу карманах печенье.
– Понятно.
Сильви гребла по золотистой воде, улыбаясь про себя.
– Должна тебе кое‑что сказать. Ты, наверное, сочтешь меня сумасшедшей. Я как‑то пыталась одного поймать, – рассмеялась она. – Ну, не столько поймать, сколько выманить пастилками, чтобы увидеть. Зачем мне еще один ребенок?
– То есть ты кого‑то видела.
– Я просто нанизывала кусочки пастилы на ветки одной из яблонь почти каждый день в течение пары недель. Потом как бы спряталась: там осталось крыльцо с кустами сирени по обе стороны, хотя сам дом, конечно, давно провалился в погреб. Я просто сидела и ждала, но никто так и не вышел. Мне даже стало легче, – призналась она. – Такие дети могут царапаться и кусаться. Но я хотела на них взглянуть.
– И сейчас мы едем именно туда.
Сильви улыбнулась и кивнула.
– Теперь ты знаешь мою тайну. Может быть, тебе повезет больше. И нам хотя бы не придется спешить. Было трудно успевать домой вовремя к вашему с Люсиль возвращению.
Сильви гребла и гребла, и наша лодка тяжело скользила под плеск и шелест воды. Тетя посматривала на небо и молчала. Я время от времени заглядывала за борт, в мутную полупрозрачную воду у самой поверхности, мерцавшую, как агат. Там виднелись чаячьи перья и темные очертания рыб. Нарциссово-желтое небо дробилось на осколки, отражаясь в пологих волнах, словно разливаясь по шелку, и чайки взмывали в самую небесную высь, оставаясь белоснежными даже тогда, когда их еле можно было разглядеть. На востоке горы оставались темными. На западе их заливало приятное сияние. Рассвет с его излишествами всегда напоминал мне о рае – том месте, где, как я всегда знала, мне будет неуютно. Восход солнца походил на картины дедушки, которые я считала его ви́дением рая. И это дед привез нас сюда, к этому злому, тянущемуся к луне озеру, и мы последовали за ним, еще не рожденные, словно нарисованные им на ящиках комода младенцы, чьи одеяния плыли в невидимом потоке, который вполне мог оказаться краем воронки, готовой утащить детей с эмалевого неба, не обращая внимания на их крики. Весла Сильви оставляли на воде завихрения, которые затянули несколько листьев и закружили одинокое перышко. Течение, которое понемногу сносило нас к центру озера, создавала вытекающая из него река, а не воронка, хотя последнее путешествие дедушки и закончилось на дне озера. Казалось, что лодка Сильви на каждой волне скользит по западной стороне. Я подумала, что, будь в озере на самом деле воронка, мы могли бы кружить, так и не достигнув берега, и нас увлекло бы в темный мир, где на наши уши обрушится поток новых звуков, в которых мы начнем распознавать песни, а глаза наполнятся видами воды; вкус воды наполнит наши внутренности и размягчит кости, и мы познаем времена года и обычаи этого мира так, словно иных миров и не существует. Я представила себе дедушку, многие годы лежащего на полке пульмановского вагона и созерцающего утро сквозь небольшое синее окошко. Он мог бы увидеть нас и решить, что ему снова снятся живые, но бесплотные духи на фоне нарисованного неба, плывущие в неосязаемой стихии. А когда наши тени пролетят мимо, дед мог бы увидеть дневную луну – щербатый черепок – и принять его за собственное отражение в стекле. Хотя, конечно, он был от нас в нескольких милях к югу, у подножия моста.
Наконец Сильви привела лодку к широкому мысу, который вдавался глубоко в озеро. Я заметила, что у горы, стоявшей за тем утесом, откуда отходил мыс, обвалился один из склонов и камень розовел, словно шрам на собачьем ухе.
– Отсюда можно увидеть, где был построен дом, – сказала Сильви. – Вон там, возле тех скал.
Мы подошли к берегу, вылезли из лодки и вытащили ее на берег. Я последовала за Сильви вдоль берега мыса.
Горы, окружающие долину, стояли слишком плотно, теснясь друг к другу. Буйство ледников на протяжении многих эпох неспешного неистовства оставило в этих местах великий беспорядок. Из расщелины или долины между горами тянулся рыхлый язычок земли, заросшей мелким кустарником. Мы шли по нему вдоль глубокой, усеянной галькой промоины, оставленной талыми и дождевыми водами, пока не пришли к тому месту, о котором рассказывала Сильви: чахлому саду с кустами сирени, каменным крылечком и обрушившимся домом, побелевшими от инея. Тетя улыбнулась мне:
– Правда, красиво?
– Красиво, но я не знаю никого, кто захотел бы здесь жить.
– При солнечном свете здесь действительно красиво. Сама скоро увидишь.
– Только давай не будем ждать на крыльце. Холодно.
Сильви посмотрела на меня с легким недоумением:
– Но тебе понравится искать детей.
– Ладно. Хорошо.
– Тогда стой на месте и не шуми.
– Ладно. Но здесь и правда очень холодно.
– Еще ведь раннее утро, – пожала плечами Сильви.
Мы вернулись к берегу и нашли укрытые от ветра камни, на которых можно было сидеть лицом к солнцу. Сильви скрестила ноги и сложила руки на груди. Казалось, что она задремала.
– Сильви, – позвала я через некоторое время.
– Тише… – улыбнулась она.
– А где наш обед?
– Лежит в лодке. Ты, наверное, права. Будет лучше, если они увидят, что ты ешь.
Я нашла пакетик с пастилой среди всякой всячины, которую Сильви собрала на обед и завернула в клетчатую скатерть: почерневший банан, кусок салями с воткнутым в него ножом, одинокое желтое куриное крылышко, изящно изогнутое, словно в знак капитуляции, и недоеденный пакетик с картофельными чипсами. Я надорвала целлофан и набила карманы