Сильви поняла, что ее изначальный план сохранить семью потерпел неудачу. Она почти не надеялась, что слушания, которые, согласно полученному по почте письму, должны были состояться через неделю, закончатся успешно. И все же упорно продолжала заниматься домом. Она начисто вымыла окна, в которых еще оставались стекла, а остальные аккуратно заклеила оберточной бумагой. Я перемыла фарфор и поставила его обратно в буфет, а коробки сожгла в саду. Сильви заметила огонь и вышла с охапкой старых журналов, которые собрала на веранде. Они никак не хотели разгораться. Сильви принесла из сарая газеты, мы скомкали их, сунули между журналами и подожгли, и через некоторое время они начали морщиться и корчиться, шелестя страницами и развеиваясь пеплом по ветру. День выдался хороший. Фруктовые деревья стояли почти голые, и листья лежали на земле, мягкие и скрипучие, как мокрая кожа. Небо сохраняло глубокий голубой цвет, но свет был холодный и рассеянный, а тени – черные и четко очерченные. Казалось, не было ни ветерка. Мы смотрели, как жар от огня треплет и искажает воздух, растягивая ткань измерения и покоряясь яростному восходящему потоку. Журнальные страницы обуглились, а буквы и темные участки фотографий стали серебристо-черными. Невесомые и украшенные тонкими узорами, они взмывали на головокружительную высоту, пока какой‑нибудь воздушный поток не подхватывал их и верховой ветер, которого мы не ощущали, не уносил их прочь. Сильви подняла руку и поймала ладонью один из парящих в воздухе обрывков. Она показала его мне: темно-серебристое лицо смеющейся женщины, а под ним надпись крупными буквами: «ЛУЧШЕ ПОЗДНО, ЧЕМ НИКОГДА!» Сильви попыталась смахнуть страницу с руки, и края бумаги осыпались, оставив лишь смеющееся лицо ниже бровей. Тетя хлопнула ладонями в столбе горячего воздуха, и лицо женщины взлетело к небу облачком пепла и искр.
– Вот так! – воскликнула Сильви, наблюдая за парящими огоньками, и вытерла измазанные ладони о юбку.
Я видела огненное преображение собаки и миски, из которой она ела, бейсбольной команды, «шевроле» и многих сотен слов. Раньше мне не приходило в голову, что слова тоже можно сохранять, хотя теперь идея казалась очевидной. Абсурдно думать, что вещи держатся, удерживаются на своих местах паутиной слов.
Даже когда совсем стемнело, мы продолжали жечь газеты и журналы, позабыв об ужине. Снова и снова Сильви покидала круг света от костра и через несколько минут возвращалась с охапкой вещей, которые нужно было сжечь. Мы обе чувствовали окружающий нас Фингербоун, который если и не наблюдал пристально, то наверняка знал обо всем, что мы делали. Предоставленная сама себе, я сникала под грузом этого внимания. Я бы предпочла спрятаться дома и читать с фонариком под покрывалом, выходя только за хлебом и батарейками. Но Сильви реагировала на публику сценическим голосом и широкими жестами.
– Давным-давно надо было это сделать! – приговаривала она во весь голос, словно за пределами круга света, среди яблонь, таились слушатели.
Любые действия, которые, по мнению Сильви, могли заслуживать чьего‑то внимания, она выполняла с невероятным усердием и тщательностью. Тем вечером мы сожгли все собрание газет и журналов, коробки из‑под мыла и обуви, а заодно альманахи, каталоги, телефонные книги, в том числе свежие. Сильви сожгла «Не как чужой».
– Это не та книга, которую тебе следует читать, – заявила она. – Не знаю, как она вообще оказалась в нашем доме!
Эта реплика должна была произвести впечатление на судейского чиновника, якобы затаившегося в саду, поэтому я не стала говорить, что книга библиотечная.
Я с удовольствием наблюдала за тетиным приступом рвения и оживления – свет от костра заливал Сильви, которая ворошила в огне запасы журналов, включая номер «Нэшнл джиогрэфик» со сложенным постером Тадж-Махала.
– Мы купим новую одежду, – сказала она. – Подберем тебе что‑нибудь нарядное. Может, костюм. Тебе он все равно понадобится, чтобы ходить в церковь. А еще сделаем тебе перманент. Когда приводишь себя в порядок, ты прекрасно выглядишь. В самом деле, Рути.
Она улыбнулась мне через костер. Я начала надеяться, что мы с Сильви можем и остаться вместе после слушаний. Начала думать, что желание измениться уже можно считать изменением – не потому, что Сильви удалось кого‑то обмануть, а потому, что ее искреннее стремление сохранить нашу семью могло убедить остальных в правильности такого поступка. Возможно, мы с Сильви стали бы ходить в церковь в снежную погоду, надев шляпки. Мы сидели бы в последнем ряду возле дверей, и Сильви поворачивалась бы боком, чтобы вытянуть ноги. Во время проповеди она, свернув буклет в трубочку, бормотала бы «Свят, свят, свят!» и зевала в перчатку. Несомненно, она бы даже стала с похвальной регулярностью посещать родительские собрания. Тетя уже посеяла семена, чтобы по весне вокруг дома расцвели клумбы, и повесила на кухне новую желтую занавеску. В те дни она постоянно обдумывала способы показать, что наша жизнь соответствует ожиданиям других (или их предполагаемым ожиданиям), и была полна целеустремленности, которая иногда напоминала надежду.
– Я заказала индейку на День благодарения. Подумала, что можно пригласить Люсиль. И мисс Ройс тоже.
Костер к тому времени уже еле тлел. Сильви бросила в него палку, которая упала с тихим «пых!», и искры прыснули в стороны, как перышки. Краем глаза я заметила, как пугливо встрепенулись тени.
– Пора домой, – сказала я. – Холодно.
– Да, – согласилась Сильви. – Иди в дом, а я присыплю костер землей.
В слабом лунном свете и отблесках костра она пошла к сараю и взяла одну из