— Я очень сомневаюсь, что смогу насладиться сном, зная, что ты тут уснуть не можешь, — Пауль пожал плечами, — поэтому… Раздели со мной хлеб, красивая, перекусим, поговорим… А там, глядишь, и рассвет будет, провожу тебя до дома.
Настырный какой, этот неуемный смертный… Но Пауль так сформулировал свою просьбу, что вроде как совсем не хорошо отвергать её. Предложение разделить хлеб было твердым предложением дружбы. Будь Пауль пустынником, отказ мог его обидеть до кровавой вражды, но даже чужака оскорблять было некрасиво. Да и не было у неё повода ему отказывать.
Интересно.
Очень интересно.
Здесь и сейчас он, может быть, и не искусится, а если они наедине останутся — может, все-таки да?
На ней ведь магический пояс верности, как на всякой рабыне, которой могла быть суждена судьба наложницы. Вздумай она разделить с мужчиной ложе — магия попросту её убьет, но если она не будет согласна это ложе с мужчиной делить…
Тогда она все-таки получит свою победу в пари. Кто его знает, может, на этом рассвете, она уже смоет кровью Эльяса собственную злость?
— Хорошо, Пауль, давай разделим хлеб и время до рассвета пополам, — задумчиво кивнула Мун, — я буду благодарна, если ты скрасишь мою скуку.
Для своих гостей Эльяс старался больше, чем для прислуги. Комнату Паулю он выделил большую, в два раза больше, чем комната Падме. А еще тут был балкончик, куда они и выбрались в компании хлеба и фляжки с водой.
Пауль “разочаровал” Сальвадор снова. Он не двигался в сомнительную сторону вообще никак, ни единой мышцей, будто даже не думал, а ведь думал, это было заметно даже без провидческой силы духа. У этого конкретного смертного все чувства были написаны на его излишне болтливом лице.
И это его демонстративное равнодушие было то ли обидно, то ли просто странно. И так хотелось, так заманчиво было чуть подтолкнуть его в нужную сторону, вот только с учетом её цели — искушать нельзя было вообще ничем. Никаких авансов, никаких намеков. Смертный должен искуситься самостоятельно. Иначе бы в пари она проиграла.
— Ты обиделась на меня вчера из-за того, что я сказал про Сальвадор? — тихо спросил Пауль, отламывая от хлеба кусок и протягивая его Мун.
Превеликая Шии-Ра, он все еще переживал об этом?
— Нет, — Мун качнула головой, — не из-за этого.
— А из-за чего?
Да не из-за чего.
Она не обижалась на смертного, что не понимал её промысла и долга. Это было сложно для смертного и для мужчины.
Она злилась на Ворона, который вынудил её остаться у него в гостях на ночь, да еще и взял с гостя обет, заверив его именем себя любимого. Ведь в пустыне была добрая сотня богов и духов, которые могли спросить с нарушителя клятвы. Нет же, Эль назвал только три имени. И почему у неё было ощущение, что её имя он назвал нарочно? Что он знал про Пауля, чего не знала Мун?
— Пауль, это твое право — не любить Сальвадор, — девушка произнесла это спокойно, сминая хлебный мякиш в пальцах и скатывая его в маленький шарик, — мне нет смысла заставлять тебя в неё верить, её любить, ей поклоняться.
— Женщины пустыни чтят её, — с отстраненной горечью вздохнул Пауль, — я понимаю. Вас мало кто уважает, и без её защиты и суда — будут уважать еще меньше. В пустыне прав сильный. Увы, это не самый справедливый закон.
Забавно было слышать такое от мужчины. Хотя… Иные юнцы и рассуждали так, трогая сердца израненных и слабых девушек. Это же самый верный способ задурить несчастной голову — наобещать ей, что именно ты защитишь её от тяжелой жизни. Обычно такие болтуны потом оказывались точно такими же тиранами, изменниками и предателями, как и те, кто сразу после свадьбы “воспитывал” жену при помощи плетки.
— И все же, ты не любишь Сальвадор, Пауль, — делая глоток воды из протянутой ей фляжки произнесла Мун. Не то чтобы её были интересны причины его неприязни. Но все-таки, чуть-чуть…
— Нет, это не те слова, Мун, — Пауль качнул головой, — я Сальвадор люто ненавижу, и я на это имею полное право.
Ох, какие это были жгучие слова.
Он не лгал. Ей даже не надо было никакой магии, чтобы ощущать эту чистую, такую искреннюю ненависть, звучащую в его словах. От сердца шла.
Почему эта ненависть Сальвадор так задела — загадочно, конечно. Ей было больше ста лет, и она навидалась в своей бессмертной жизни и людей, и мужчин. Хотя этот смертный был не безнадежен хотя бы. И в глубине души, видимо, теплилась еще вера, что в мире существуют те люди, которые могут понять её промысел. Не только использовать, но и понять.
Этот — вроде бы понимал. Но уважать не начал. И ненавидел.
В общем, как ни крути — не победа.
— Ненавидишь? — наконец спросила Мун, поняв, что молчание как-то затянулось. — И право на это имеешь? Я могу спросить, почему?
Она чуть не спросила: “В чем суть твоих претензий ко мне”.
Ох, болтливый язык и глупое обидчивое сердце. Оно всегда такое было, когда Сальвадор прятала собственную сущность духа в человеческую оболочку, но что-то в этот раз получилось особенно быстро вспыхивающим.
Хорошо бы, если бы память осталась при ней. Не пришлось бы спрашивать. Но она знала лишь одно — с Паулем она уже сталкивалась раньше. Но воспоминаний об этой встрече у неё почему-то не было.
Пауль глянул на неё искоса и плотнее сжал губы. Ну вот и зачем было начинать, если не был намерен рассказывать? Все сильнее Мун казалось, что порчу на неё Эльяс наслал не только для “волшебной” ночи воспоминаний, но и для вот этого неприятного разговора. Ведь зачем-то же он её удержал в своем доме. Хотя… С Ворона могло статься просто так покапризничать. Он вообще регулярно поддавался каким-то порывам настроения.
И все же, Пауль выглядел недовольным, и по-прежнему молчал. Чем дальше, тем интереснее ей становилось. Нет, правда, должны же быть у этой ненависти причины. Какие? Она убила его отца, бросившего его мать с сыном под сердцем? Ну, это то, что попросилось первым. Но ведь без отчаявшейся женщины с разбитым сердцем, которая просила бы справедливости, Сальвадор бы свой суд не начала.
— Пауль…
— Я не люблю говорить об этом с пустынниками, — хмуро произнес Пауль, глядя куда-то мимо, — вы в своих духов верите. В слова чужаков — нет.
— Я выслушаю, Пауль, правда, — мягко шепнула