Девушка молча наблюдала за его действиями. Княжич старался не смотреть на неё, но было странно находиться за одним столом с человеком и притворяться, будто его здесь нет. Сделав очередной глоток, Ратмир поднял глаза на Незвану, и дыхание вдруг перехватило. Он рассчитывал увидеть в её взгляде осуждение или презрение, а скорее всего и то, и другое, но она смотрела совсем иначе. Её взор был похож на взор Хорта давеча: обеспокоенный и сочувствующий. В глазах Незваны не было насмешки, наоборот. Она глядела на него так, как мать смотрит на больного ребёнка.
Брага встала поперёк горла, и Ратмир откашлялся и вытер губы рукавом. Княжич хотел сказать что-нибудь злое и колкое, но, бросив взгляд на лицо девушки, не смог. Незвана, опустив ресницы, смотрела на свои худые пальцы. Её неясного цвета волосы были затейливо заплетены и украшены зелёной лентой. Чистая рубаха сидела ладно, и вся девушка выглядела непривычно гладкой и опрятной. Ратмир запомнил Незвану другой, вечно взлохмаченной, суетливой и неряшливой. Возможно, дело было в неверном свете жировка, а, возможно, она просто повзрослела и заневестилась — в его памяти она навсегда запечатлелась нелюдимой подлеткой.
Воспоминания непрошено повалили в голову, точно окрутники в избу в колядную ночь. Ратмир поморщился и поспешно сделал новый глоток. Они с Незваной никогда не любили друг друга, но всю жизнь вспоминать отроческие годы и цепляться за прошлое было глупо. Оба они стали иными. Пора простить её и навсегда закрыть эту дверь.
Он почувствовал на себе взгляд и поднял глаза. Снова захватило дух, а по рукам отчего-то поползли мурашки. Несмотря на все ухищрения, лицо девушки оставалось по-прежнему некрасивым, но искра в её взоре странным образом озаряла тусклые черты.
— Ты захворал? — спросила она, продолжая пытливо вглядываться в него.
— То не твоя забота, — грубее, чем хотел, ответил Ратмир.
Подбородок Незваны еле заметно дрогнул, и она на миг опустила ресницы. Но, сглотнув и, должно быть, переборов поднимающуюся обиду, девушка снова посмотрела на княжича:
— Ты всё ещё ненавидишь меня?
Это уже чересчур. Ратмир подумал, что по-хорошему стоило немедленно подняться и убраться вон, но что-то не давало ему. Какая-то часть его оживилась и с любопытством присматривалась к ведьме.
— Ненависть — слишком сильное слово для того, что я испытываю, — равнодушно пожал плечами княжич.
— В прошлом всякое бывало, — продолжала Незвана, и глаза её разгорались всё ярче, словно это она, а не Ратмир пила брагу. — Но я давно уже не та, что была прежде. Да и ты, — она сглотнула, — изменился.
— Зачем ты мне это говоришь?
Незвана ответила не сразу.
— Не знаю. Наверное, не хочу больше чувствовать себя виноватой.
Ратмир вскинул на неё острый взгляд. Слова Незваны странно откликались в его собственном сердце.
— Я хочу, чтобы ты простил меня за всё дурное, что я когда-то сделала тебе, — закончила девушка.
— Я простил. Давно.
Незвана подняла глаза. Её брови беззащитно взлетели, так непривычно и одновременно так знакомо… Должно быть, она и впрямь поднаторела в колдовстве и нынче напускала на него морок, путая и сбивая с толку.
— Ведь я тоже помогала лечить тебя, помогала поставить тебя на ноги, — пробормотала она.
Ратмир почувствовал, как запрятанная тьма радостно поднимается со дна души.
— Уж не прикажешь ли пасть перед тобой ниц за моё спасение? — с издёвкой усмехнулся он. Брага хорошо ложилась на старые дрожжи.
— Я тоже была там и ночами просиживала над твоей постелью, — упрямо ответила Незвана.
— Меня подняла на ноги жена! — Его резкий, неожиданно громкий голос заставил девушку вздрогнуть. Ратмир сжал кулаки и подался вперёд. — То, что я выжил — лишь её заслуга!
— Если бы не она, ничего бы и не стряслось, — холодно промолвила Незвана, но даже в тусклом свете было заметно, как она побледнела.
— Не смей говорить ничего дурного о Мстише, — с угрозой прошипел княжич.
— Что же дурного в правде? — прошептала девушка.
Оба замолчали. Незвана устало провела ладонями по лицу, убирая выбившиеся пряди. Один рукав сполз, обнажив тонкое запястье, и Ратмир нахмурился, увидев на коже странные следы. Заметив его взгляд, Незвана поспешно одёрнула рубаху и поднялась.
— Берегись чарки, она заполончива, — печально проговорила девушка.
Она вышла вон, тихо притворив за собой дверь, оставив Ратмира с неприятным, царапающим чувством неудовлетворения. Так, словно… Словно он не хотел, чтобы она уходила.
15. Знакомство.
— Ну же, не бойся! — стараясь не рассмеяться, подбадривал Хорт.
Он придерживал под уздцы Петельку, самую смирную кобылу не то, что в конюшне, а во всём Зазимье, но Векша, вцепившись обеими руками в луку, неуверенно ёрзала в седле, глядя на мужа огромными от ужаса глазами, словно котёнок, которого бросили в реку. Мысль о том, чтобы научиться ездить верхом, принадлежала самой Векше, и воевода, исполнявший любое желание жены, даже предложил ей усесться в седле по-мужски, на что, конечно, получил негодующий отказ.
Мстиша стояла чуть поодаль и, как Хорт, с трудом боролась со смехом. Сама она никогда не боялась животных, а после жизни у Шуляка могла управиться с любым из них, и бедная Векша, думавшая так угодить мужу, страстно любящему лошадей, вызывала одновременно умиление и сочувствие. Мстиславе вообще нравилось наблюдать за этими двумя. Хотя молодые супруги и старались на людях не проявлять чувств, у них плохо получалось. Трудно было не заметить того, какие взгляды бросал на жену Хорт и как загорались глаза Векши в ответ. Сквозь искреннюю радость за них Мстиша чувствовала неизбывную тоску по их с Ратмиром счастью, что она так легко и бездумно разрушила.
Послышались весёлые голоса стражников и звук отпираемых ворот. Обернувшись, Мстислава увидела, как в усадьбу — лёгок на помине — въезжает Ратмир.
Сердце затрепыхалось, словно попавший в силки заяц. С той странной ночи, когда княжич неожиданно возник в дворовой трапезной, прошло уже несколько дней, и всё это время он не появлялся у Хорта, что только добавляло к Мстишиной тревоге. Она никогда не видела Ратмира прежде ни хмельным, ни потерянным. Даже во время их путешествия он не позволял себе настолько не заботиться о собственной наружности, всегда оставаясь опрятным и собранным. В ту ночь же трудно было