Тимофей осознавал, как много ему ещё нужно трудиться, чтобы ответить на этот вопрос не голословно. Исследование возможных прототипов героя «Архиерея», спровоцированное скороспелыми выводами критиков, — он был уверен — поможет найти ответ на этот вопрос — во всяком случае относительно именно этого рассказа.
…Епископ Пётр пред кончиной думает о том, что достиг почти всего, чего только в его положении мог достичь человек, но чего-то ему не достаёт, не хватает… Но всего достиг — для кого? Для себя в своём положении или того, чего должен был достигать в своём служении Богу, Церкви и народу Божию? Не этого ли понимания и не такого ли служения «не достаёт» епископу?
Если бы мысль читающего поспевала бы за множеством смысловых вспышек, сокрытых в чеховском тексте, если бы этот читающий ещё бы их замечал, будучи читателем не единого только рассказа Чехова, или, не дай Бог, ещё и специалистом-филологом, и к тому же ещё и православным (это уже превыше всего — мечта!), то он мог бы обрести и для себя поразительные уроки ви; дения глубины и сложности жизни, что само по себе — великая ценность; научиться опознавать в человеке и таланты, и то, что мешает им открываться и реализоваться (раковые метастазы страстей и греха), врождённо присущее падшей природе человека само- и сластолюбие, и тяготение к наслаждению, но отнюдь не к служению и сопряжённому с ним неминуемому страданию, не к мужественному и смиренному несению собственных крестов; понимать, что и стенания и сокрушения, и слёзы — да, и слёзы тоже! — бывают с разным знаком: с плюсом или с минусом, и что различение этих знаков, — один из самых великих даров Божиих — духовное различение добра и зла. И Чехов не мешал бы такому читателю думать и блуждать, учиться этому различению, но и помогал бы, расставляя для внимательных глаз вехи на пути таких бесценных и полезных духовных исканий-блужданий: только зри в текст, да сам учись…
…Однажды, погрузившись в раздумья о духовных тайнах «Архиерея», Тимофей вдруг вспомнил, нет, — словно в вспышке света, — увидел драгоценные сердцу евангельские слова, которые когда-то и его самого привели к мысли священном сане… «Симоне Ионин, любиши ли мя? — вопрошал Господь апостола Петра уже после его отречения и покаяния. — Глагола ему: ей, Господи, ты веси, яко люблю Тя. — Отвечал Пётр. — Глагола ему: паси овцы моя». Он вспомнил Слова, на все времена определившие суть великого поприща пастырского служения и его вечное основание — всепоглощающую любовь к Богу.
Мог ли апостол Пётр, всю жизнь оплакивавший своё отречение, распятый по его собственной просьбе вниз головой, забыть перед смертью об этих словах и клятве любви ко Господу и пастве? А как умирал чеховский епископ Пётр? Жила ли в нём в такой всеобъемлющей силе — по Первой Заповеди — любовь к своему Творцу?
2012
Примечания
1
Епископ Михаил (в миру Михаил Михайлович Гриба; новский; 2 (14) ноября 1856, Елатьма, Тамбовская губерния †19 (31) августа 1898, Крым) — с января 1897 года епископ Таврический и Симферопольский.
2
1 Цар.16:7.
3
Строка из стихотворения А. А. Ахматовой «Читатель»:
А каждый читатель как тайна,
Как в землю закопанный клад,
Пусть самый последний, случайный,
Всю жизнь промолчавший подряд.
4
Очень хорошо и просто об этом пути сказано в одном из писем уже помянутого здесь схиигумена Иоанна (Алексеева), старца Валаамского:
«Если будешь строго следить за собой, поистине увидишь себя хуже всех, тогда и хвалящий тебя не повредит, ибо люди смотрят только на внешность человека, а внутренно его не знают, исключая духовную жизнь проводящих».
5
Сотериология (греч. сотериос — спасение и логос — учение) — богословская дисциплина, раскрывающая православное учение о спасении.
6
Ин.1:46.
7
О том более подробно см. в главе 10 — «Огонь в пазухе. О любви».
8
Разбор «Дяди Вани» сконцентрирован в главах 8 — «Канон с сантуринским» и 9 — «Астры, звёзды и астрал».
9
Образ подлинной духовной любви явлен в главном аскетическом «пособии» Православия — «Лествице» Иоанна Синайского, в особенности в её последней главе, обращённой к пастырю, где перечисляются способы и орудия врачевания духовных недугов. Процитируем этот отрывок почти полностью, поскольку это важнейшая опора для подлинного понимания любви духовной — вопреки любви душевной:
«Стяжи и ты, о досточудный муж, пластыри, порошки, глазные примочки, пития, губки и при сем небрезгливость, орудия для кровопускания и прижигания, мази, усыпительные зелия, ножи, перевязки. Если мы не имеем сих припасов, то как покажем врачебное искусство? Никак не можем, а между тем мзда врачам дается не за слова, а за дело. Пластырь есть врачевство на страсти видимые, или телесные, а приемы лекарства внутрь — врачевство противу страстей внутренних и очищение от невидимой скверны. Порошок есть уязвляющее бесчестие, врачующее гнилость возношения. Глазная примочка есть очищение душевного ока или ума, смутившегося от движения гнева. Питие врачебное есть выговор огорчающий, но скоро врачующий болезнь. Кровопускание есть скорое извлечение скрытого гноя. Кровопускание есть сильное и жестокое нападение на недугующих для их спасения. Под губкою разумеются кроткие, тихие и мягкие слова, которым врач как бы отирает больного после кровопускания или резания. Прижигание есть определенное наказание или епитимия, для покаяния человеколюбиво назначаемая на время, а мазь есть предлагаемое больному или приятное слово, или небольшое телесное утешение. Усыпительное зелие значит принять на себя бремя послушника и через его повиновение подать ему спокойствие, сон бессонный, святую слепоту, чтобы он не видел своих добродетелей. Перевязки означают: расслабляемых и ослабленных тщеславием утверждать и укреплять терпением до самой смерти. Наконец нож есть определение и приговор об отсечении от общества члена, умершего душою и согнившего, чтобы он не передал другим своей заразы». (Подчёркнуто мной — Е.Д.)
«Преподобный Иоанн, игумен Синайской горы. Лествица или