— Какой замечательный портрет, Маргоша… Ты понимаешь, что ты мне принесла! — воодушевленный Тимофей, конечно, как всегда уже нарезал круги вокруг сестры, а та спокойно, со снисходительно-победоносным взором умудренной «старицы» попивала кофеёк… — Подумай, разве эти последние слова игумении Евдокии не могли быть в точности повторены и в адрес Антона Павловича?
Тимофей укрепился: он нашел подтверждение тому, что всегда предполагал в Чехове и сам: как и его духовник, Антон Павлович был духовно трезвым, и по-настоящему церковным человеком. Это их и сблизило.
Матушка Евдокия в своих воспоминаниях рассказала и о гибели отца Сергия:
25 сентября 1931 года были именины о. Сергия. После обедни и причастия он возвращался пешком к себе в Фили (дело было уже в Москве). В одном месте улица была перегорожена высокими железнодорожными рельсами, и когда о. Сергий их переступал, из гаража напротив выехал грузовик. О. Сергий попятился, оступился, упал затылком на эти рельсы и разбил голову. Через два дня он скончался в больнице, не приходя в сознание. Так окончилась его жизнь. Он лежал в гробу в Спасо-Песковской церкви 3 дня. В Москве еще было много открытых церквей: из каждой приходили священники со своим причтом, служили панихиды над его гробом. Отпевать захотел и митрополит Сергий. Лицо о. Сергия было покрыто воздухом, я так его и не видела. Народу набралось огромное количество, так как в газеты догадались поместить маленькую заметку: «Сергей Николаевич Щукин скончался такого-то числа (по новому стилю), отпевание в такой-то церкви». Арбат — улица широкая, был так запружен народом, что остановились трамваи — в это время вещь невиданная. Похоронили его на маленьком, теперь уже уничтоженном, Дорогомиловском кладбище и могилу обсадили молоденькими елочками…
С большим трудом разыскал Тимофей единственный фотопортрет отца Сергия, на котором он был изображен именно таким, каким описывали его те, кто его знал и любил. А вместе с портретом несколько позже, как бы случайно явилась в руки Тимофея и ещё одна — трагическая и многоговорящая о духовнике Чехова, подробность.
…С 7 декабря 1920 года в Ялте начался «красный террор». Известно, что должно было быть расстреляно 6000 человек. «Расстреливали больных и раненых в лазаретах (в Алупке, например, в земских санаториях 272 человека), врачей и служащих Красного Креста, сестер милосердия (зарегистрирован факт единовременного расстрела 17 сестёр), земских деятелей, журналистов и прочих. И сколько таких, не стоявших даже в рядах активно боровшихся!», — писал С. П. Мельгунов в своём исследовании «Красный террор в России 1918–1920». Не только воды Учан-Су, но даже море в месте впадения речки возле гостиницы «Ореанда» обагрилось кровью.
«И всю ночь ходил по берегу и неустанно молился Господу ялтинский народный батюшка Сергий Щукин, скорбя и поминая всех „имена коих Ты Господи, веси“…»
Именно отец Сергий в своих воспоминаниях и связал впервые историю создания рассказа «Архиерей» (работа над ним фактически велась на его глазах) с личностью епископа Михаила (Грибановского), именно он, отвечая на расспросы Чехова, рассказывал ему об этом выдающемся архиерее, о том, как он умирал, и о тех, кто был при нём…
Отец Сергий многое мог сообщить Чехову о личностях и других архиереев, которые возникали на горизонте ялтинского бытия в то время. И несомненно, рассказывал… «А потому и нам, — рассуждал Тимофей, — следует попристальнее в эти личности вглядеться: а вдруг и у Чехова „Таня с Соней“, как у Толстого, перетолкутся в „Наташу Ростову“?»
В особенности Тимофея заинтересовала присланная Чехову отцом Сергием книга «Над Евангелием» покойного епископа Михаила. Она-то более всего свидетельствовала о духовном облике архипастыря, об удивительной высоте его жизни и мысли. Однако суровые и безлюбовные критики чеховского рассказа, как и православные апологеты этого рассказа (также не считавшие нужным глубоко задумываться и не раз все проверять — хотя и с иных позиций смотревших), — так и не удосуживались открыть книгу епископа Михаила (Грибановского), потому что, открыв её, они уже не смогли бы делать столь скоропалительных умозаключений на предмет сокровенных чеховских намерений, осуществленных в образе архиерея Петра.
Чехов эту книгу «Над Евангелием» — дар духовника, — несомненно, прочел (ведь он был так поражен рассказами о её авторе, заворожен его обликом, столько расспрашивал о нём отца Сергия, что карточку его специально приобрёл и всегда держал на своем ялтинском письменном столе), и несомненно обрел высочайший критерий подлинной природы и предназначения архиерейства в Церкви: «вот, оказывается, как должен и может мыслить и жить истинный архиерей Божий!», а наблюдая судьбы других епископов, Антон Павлович мог убедиться и в том, как страшно, когда человек берет не свой крест, или приняв таковой, не подвизается сделать его своим.
Читать Чехов умел.
Однако Тимофей не спешил: он вновь и вновь, день за днем и шаг за шагом на основании достоверных фактов пытался пропустить через себя, воскресить те дни и месяцы, когда началась интенсивная работа Чехова над «Архиереем», и подвергнув строжайшему анализу все, что только могло пролить свет на гипотезу о прототипе или прототипах его героя — епископа Петра…
Часть 2
«МЕЧ ОБОЮДООСТРЫЙ» ИЛИ ДУШЕВНОСТЬ «МЯГКОЙ СИЛЫ»?
…Итак, на письменном столе Антона Павловича в конце