— Вам?
— Нет, конечно. Анне. Анне Вырубовой.
Да, конспирация на высоте.
— Всё равно предупредите. Через Анну Александровну, или как. Они не остановятся.
— Papa… Papa очень рассердился. Он тоже считает, что на… на странника Григория напали недруги. Но не знает, кто. Не уверен.
— По времени, получается, цепочка. Случай на Ферме, случай с Григорием (я и не заметил, как назвал Распутина просто по имени, само вышло). По крайней мере, Германию и Австрию можно исключить: если Григорий не хочет войны, то Германия и подавно. Германии совсем не нужны наши войска под Кёнигбергом.
А вот Британии — очень даже нужны. И Франции тоже. И Сербии. И убрать Григория любой из этих стран очень даже нужно.
— Нет, там что-то личное. Какая-то безумная женщина…
— Дорогая Mama, даже если бы Григория покусала бродячая собака, я бы всё равно опасался англичан. Они умны, упорны, настойчивы, и у них есть деньги. Много денег. А за сто рублей любой мужик кинется на Григория с топором. А бабе и пятидесяти хватит.
— Всякое бывает, — неожиданно ответила Mama.
Мы поговорили ещё немного, Mama спрашивала о самочувствии, о снах, о новых книгах.
Потом ушла.
А я всё думал. Сто рублей, пятьдесят — я не с потолка назвал. Пятьдесят рублей — цена молодой здоровой коровы. Не породистой, но приличной. Мечта любой бабы. Сто рублей — цена молодого крестьянского коня. Мечта мужика.
А за сколько можно купить дежурного офицера?
Глава 17
31 июля 1914 года, четверг
По морям, по волнам
Капустно-огуречный салат и морковно-свекольный сок — вот завтрак моряка!
А моряка зовут Алексеем. Его императорским высочеством Алексеем Николаевичем.
Ирония судьбы, конечно, в том, что наследник величайшей империи, чьи предки пировали на золоте Византии и упивались венгерскими токайскими, теперь довольствуется столь скромной трапезой. Но что поделать? Здоровье требует. Здоровье всегда что-нибудь требует.
Я закончил трапезу. Михайло Васильич собрал посуду, поставил на поднос и передал его стюарду. Там и посуды всего ничего, но — ритуал. Ритуал — последняя крепость, за которой прячется величие. Когда рушатся троны, когда народы восстают, когда сама история кажется насмешкой над человеческими амбициями, остаются только ритуалы. Они — как старые актеры, которые, несмотря на нищету и забвение, все еще выходят на сцену и играют свои роли с прежним достоинством.
В путь мы отправились вчера вечером. Для всех я после приема, устроенного в честь моего десятилетия, отбыл почивать в свои покои. Я и в самом деле отбыл, и даже поспал три часа — приём был немного утомительным, хотя и приятным. Поздравления, подарки. Одной формы разных полков двенадцать комплектов!
Двенадцать комплектов формы — словно двенадцать масок, которые я должен носить, двенадцать ролей, которые должен играть. А кто я на самом деле? Мальчик, который хочет бегать по саду и стрелять из игрушечной пушки? Или наследник, чья судьба уже прописана в учебниках истории, которые еще не написаны?
А заполночь Михайло Васильич меня разбудил. Пора!
Это слово — «Пора!» — звучало как приговор. Или как освобождение. В такие минуты кажется, что жизнь — это поезд, который давно уже набрал ход, а ты лишь пассажир, не решающийся даже выглянуть в окно.
Я простился с Papa, Mama и сестрицей Ольгой (остальные сёстры уже спали), и в окружении сопровождающих поездом — нашим поездом — добрался до Санкт-Петербурга, оттуда катером — нашим катером — до Кронштадта, где уже стояла под парами «Полярная Звезда».
«Полярная Звезда»… Какое прекрасное название для корабля. И какое грустное. Звезды, как известно, светят даже тогда, когда империи, которым они служили символом, уже обратились в прах.
Она и должна была стоять под парами. Не ради меня, конечно. Ей положено идти в Копенгаген, где принять на борт GrandMa, вдовствующую императрицу Марию Федоровну. Обыкновенное дело — бабушка каждый год ездит навестить родных. Племянника, датского короля Кристиана Десятого. Ну, и остальных. Много, много у нас родственников в Европе.
Родственники… Как странно, что кровные узы крепче политических. Через сто лет, когда все эти короли и императоры станут лишь строчками в учебниках, их потомки все равно будут собираться за одним столом, пить вино и вспоминать о временах, когда мир еще казался прочным, а власть — вечной.
А я — безбилетный пассажир. Нет, не в поезде, мчащемся сквозь сибирские просторы, а на этой драгоценной яхте, что рассекает свинцовые волны Балтики. Аки тать в нощи прокрался, устроился в каюте, декорированной морёным дубом времен Петра Великого, и теперь пробираюсь сквозь моря, словно беглый каторжник, облаченный в мундир наследника. Это план такой — отбыть негласно, под покровом тумана. Для конспирации, как говаривал Спиридович, потирая холеные руки. Разработан совместно им, Войейковым и Маклаковым за столом императора, и утверждён Papa после долгих колебаний. Помню, как выступил пот на его висках, когда он ставил резолюцию: «Дозволяю, во имя блага России». Хотя… Ведь было жарко, очень жарко. Потому и пот.
Не сразу, ох не сразу согласился Papa на мою поездку. Семь вечеров подряд они шептались в Малахитовой гостиной, перебирая аргументы, словно четки. «Ваше Величество, — настаивал Маклаков, — это единственный способ сохранить видимость нормальности». А я в это время спешно шлифовал «Тайну двух океанов», стараясь не думать, что будет дальше, что детство кончилось в тот миг, когда сам себя назначил живой декорацией придворного спектакля. Но — согласился Papa. Внук едет к бабушке, дядюшке, кузену и племяннику — семейная идиллия, достойная пера Чарской. Да сейчас тысячи внуков моих лет колесят по империи к родным. Кто в кибитках, кто в вагонах третьего класса. Только, в отличие от них, я плыву на «Полярной Звезде», где каждый гвоздь отполирован до зеркального блеска, под охраной трехсот пятидесяти моряков, чьи лица белее моих перчаток.
И персональные телохранители есть — настоял Спиридович, вспомнивший, должно быть, террористов-революционеров. Два агента, из казаков, я ведь Атаман всех казачьих войск Империи. Зовут их Григорий Мелихов и Михаил Кошевой. Бывают же совпадения в жизни! Когда Спиридович представил их, я едва не фыркнул в лакированную перчатку. «Ваше Высочество изволит смеяться?» — спросил он, и я поспешил сослаться на сенной насморк. Агентурные клички — Гришка и Мишка, опять совпадение! Хоть сейчас в фильм о Джеймсе Бонде. По легенде, это мои лейб-казаки. Может, такими и станут, если останутся живы. Да останутся, останутся, что с ними может случиться Мы мирные люди, добрые путешественники,