Захваченный откровенностью товарища, Михаил рассказал о Зине Лаврухиной. После первого свидания ему удалось встретиться с нею всего лишь дважды. Работа почти не оставляла свободного времени, а выходных не давали.
Они гуляли по городу, и Михаил читал стихи, об авторах которых Зина даже не слыхивала. Потом он восторженно говорил о победах Красной Армии, о грядущей мировой революции, а она молча слушала. В ее молчании Михаил угадывал мягкое сопротивление. Но когда они очутились за сараем, когда говорить начали губы, руки, глаза, неприятное впечатление от ее молчания улетучилось бесследно.
Обо всем поведал Михаил другу и даже поделился своими сомнениями.
Поль со знанием дела разъяснил, что Зину следует ввести в комсомольскую среду, поскольку лишь среда способна перевоспитать человека.
– Знаешь что, – сказал он в заключение, – приведи ее в наш клуб на танцы.
Клуб Азчека помещался на той же Кооперативной улице в ветхом двухэтажном доме. Это была обширная комната с рядами скамеек и кумачовыми лозунгами на стенах. Здесь происходили собрания комсомольской ячейки.
Собрания обычно начинались в пять, и если до девяти оставалось время, то сдвигали к стенам скамейки и устраивали танцы. Танцевали под старое разбитое пианино, из которого один Поль умудрялся извлекать гармоничные звуки.
На эти звуки стекались жившие в окрестных домах девушки.
После одного из собраний Михаил отважился пригласить в клуб Зину.
– Разве чекисты танцуют? – удивилась она.
– Разве чекисты не люди? – ответил он настороженным вопросом.
– Любопытно. Я, пожалуй, пойду.
Она улыбнулась. Перспектива потанцевать с людьми, о которых рассказывают леденящие кровь ужасы, забавляла ее.
Когда они пришли, Поль находился в зале. Михаил познакомил его с Зиной.
– Велуа? – Она удивленно вскинула брови. – Чекист с такой аристократической фамилией? Ведь это – почти Валуа.
Она с любопытством ждала, что ответит Поль.
– Верно, почти, – согласился он, – только я куда богаче. Династии Валуа принадлежала одна Франция, а мне – весь мир.
– Как это понять?
– Точно так, как понимал Маркс: «Пролетариям нечего терять, кроме своих цепей, приобретут же они весь мир».
Поль наклонился к Зине, серьезно спросил:
– Не верите в мое могущество?
Она выжидательно улыбнулась.
– Видите, вон тот старый ящик? – Поль указал на пианино. – Сейчас я выбью из него вальс «Амурские волны».
Он сел за пианино и ударил по клавишам.
Только Михаил открыл рот, собираясь спросить свою спутницу о впечатлении, которое произвел на нее Поль, как вдруг чертом подлетел Федя Лосев, отвесил Зине старорежимный поклон и увел танцевать. Михаилу это не очень понравилось, потому что сам он танцевать не умел. Поль заиграл падеспань, и Федя передал свою партнершу Дадашеву. После Дадашева с нею танцевал Керимов, потом еще кто-то и еще…
Держалась она просто, без жеманства. Танцуя, она была в меру оживлена, ровно настолько, чтобы партнер чувствовал себя уверенно, а его неловкость в танце умела либо не заметить, либо сгладить ободряющей улыбкой. Непринужденность, с какою она вошла в незнакомое, более того – чуждое ей общество, была неожиданна.
Михаил не знал, радоваться этому или огорчаться. Ему доставляло удовольствие сознание того, что Зина нравится окружающим, но настойчивость, какую проявляли его товарищи в желании еще и еще раз потанцевать с нею, была неприятна. Он сознавал, что в нем говорит ревность, то есть чисто буржуазный пережиток, и досадовал на себя.
Домой Зину провожали вдвоем с Полем.
Михаил думал, что Поль сейчас же начнет агитировать за Советскую власть, за пролетариат, за комсомол. Но Поль всю дорогу либо разговаривал о книгах, либо забавлял Зину фокусами.
А когда потом Михаил спросил его о причинах столь странного поведения, Поль ответил вопросом:
– Скажи, может загореться сырой порох?
– Не может.
– Правильно, сперва его надо подсушить. Что твоя Зина до сих пор слышала о нас? Грабители, убийцы, звери в образе человеческом. Пусть посмотрит, кто мы и что мы. Почаще приводи ее в клуб. Пусть убедится в главном: ее класс прогнил насквозь и отмирает, наш – молод, свеж, в нем соединилось все лучшее, чем славно человечество. Навязать такие мысли нельзя, они сами собою должны войти в нее.
В то утро между Симой и Костей вспыхнула перепалка по поводу окон. В канцелярии было душно, и Костя попытался распахнуть настежь все окна. Симу это не устраивало. Под окнами рабочие-водопроводчики вырыли длинную глубокую траншею, взгромоздив вдоль панели гороподобные отвалы глины. Ветер заносил в канцелярию рыжую пыль, а на Симе сегодня блистала белизной кофточка. Последнее слово осталось за ней, и окна были наглухо закрыты.
Часов в одиннадцать в кабинет к Холодкову прошли Поль, Дадашев и Федя Лосев.
Поль сумел на ходу наделить дружеской улыбкой всех, вплоть до молчаливого Мусы, и развел руками – рад бы поговорить, да некогда. Вышел он минут через двадцать, радостно возбужденный. Сима оживилась.
– Что случилось, Поль? Коллега похвалил твои стихи?
– Сима, ты невыносима, – вздохнул Поль. Остановившись посередине канцелярии, крутнулся на каблуке. – Ура, братишки! Отпущен начальством на целые сутки. Согласно мудрой поговорке: кончил дело – гуляй смело. Шура и Сима, официально приглашаю вас в «Миньон». Состоится ужасное действо «Кровавое кольцо» в пяти сериях с участием непревзойденной Пирл Уайт!
– Ты всегда приглашаешь девушек парами? – за смехом скрывая недовольство, проговорила Сима.
– А что делать? Коли в месяц выпадает один свободный день, поневоле становишься жадным.
Поль подсел к Косте, поговорил о чем-то, улыбчиво поглядывая на Симу, бросил шутливое замечание Мусе, подошел к столу Михаила.
– Вот, почитай Беранже – отличные стихи. – Положил перед ним пухлый потрепанный томик. – Помнишь, говорил про иголку в стоге сена? Кажись, нашли. Чем и объясняется щедрость начальства.
Покинул канцелярию, но тотчас просунулся в дверь.
– Сима, не обижай столоначальника – он хороший!
Ответом был всеобщий смех, и довольная физиономия Поля исчезла.
В канцелярии воцарилось спокойствие. Привычно цокали машинки.
Вскоре красноармеец из внутренней охраны привел целую группу задержанных.
Их было четверо. Лицо одного из них – молодого человека в гимназической фуражке – показалось Михаилу знакомым. Вспомнил – видел его на Парапете, когда дожидался Зину. Там же этот «гимназист» встретился с Гасанкой. Физиономия примечательная – что-то в ней кошачье. Наверное, по каким-нибудь спекулятивным делам привлекли. Недаром Михаилу еще тогда показалось, что Гасанка спекулирует папиросами.
Конвоир пригласил одного из задержанных к Холодкову, другим сказал:
– Придется, граждане, обождать.
Молодой человек в гимназической фуражке сел на свободный стул, стоявший между дверью кабинета и столом Михаила. Огляделся, зевнул, затем, поймав взгляд Донцова, спросил:
– Слушай, товарищ, долго мне здесь кантоваться?
С арестованными разговаривать не полагалось, но этот