Мельников не договорил, сорвал трубку телефона:
– Алё, дежурный?! Мельников. У вас там бежавший из-под стражи? Доставьте в сорок пятую. Да смотрите, под усиленным конвоем. – Положил трубку. – Слушай, дай-ка взглянуть на этого твоего орла… как его? Донцов, что ли?
– Донцов.
– Прямо в окно, говоришь? – Мельников приблизился к окну, заглянул вниз, покачал головой: – Боевые у тебя канцеляристы, хоть сейчас к главному калибру. Ну-ка, позови.
Михаил, еще не остывший от погони, – на лице грязные потеки, пиджак нараспашку, – вошел в кабинет, поздоровался с начальником СОЧ. Он не впервые видел Мельникова, и ему нравился этот крутоплечий человек с шеей атлета и выпуклой грудью. В его неторопливых жестах, в доброжелательно-веселом взгляде, в том, как он готов был встретить улыбкой шутливое слово и ответить добродушной шуткой, чувствовалась надежная внутренняя сила.
Чем-то он напоминал брата Василия. Уверенностью, что ли, которую легко внушал окружающим.
Мельников поднялся навстречу, протянул руку, левую положил Михаилу на плечо.
– Мастер, мастер… Спасибо, товарищ Донцов, от лица службы. Так держать.
Ладонь была большая и теплая. Похвала смутила Михаила, он не знал, как надо ответить. Холодков, наблюдая эту сцену, ободряюще улыбался: не робей, коллега, выше нос. Холодков был явно доволен, что работник его отдела отличился и заслужил благодарность.
– Ты хоть знаешь, кого обратал? – спросил Мельников.
– Корытин какой-то. Он говорил, что работает весовщиком…
– Он наговорит… Это матерый белогвардеец, бывший деникинский контрразведчик капитан Красовский. Вот пошлем о нем в Москву запрос – уверен: зверь окажется крупный. Да тебе-то сколько лет?
– Семнадцать, – привычно ответил Михаил.
Начальник СОЧ любовно похлопал его по плечу, с веселой усмешкой взглянул на Холодкова.
– Слышишь, Тихон? А ты плакался – молодежь зеленая. Она, брат, скоро нас за пояс заткнет…
В дверях появился красноармеец-конвоир, козырнул.
– Арестованный доставлен, товарищ начальник!
– Давай, – кивнул Мельников и, легонько подтолкнув Михаила, велел: – Встань-ка на всякий случай к окну.
Сам прошел к другому окну; Холодков занял место за столом.
Красовского ввели под руки двое красноармейцев. Третий выставил на середину комнаты стул.
– Прошу садиться, – пригласил Холодков и знаком попросил конвоиров выйти.
Красовский был бледен, на скуле розовела ссадина, рукав гимназической рубашки полуоторван, однако в его поведении не чувствовалось нервозности. Опустился на стул, непринужденно, будто в гостях, закинул ногу за ногу.
– Позвольте папиросу.
Холодков подал ему папиросу, дал прикурить от зажигалки. Обмакнув перо в чернила, спросил:
– Фамилия, имя, отчество?
Красовский выпустил дым в потолок, мизинцем стряхнул пепел.
– В паспорте все указано.
– Адрес? – невозмутимо продолжал Холодков.
– Город Баку.
– Точнее?
– Спросите у господа бога – ему все известно.
– Почему пытались бежать до того, как вам предъявили обвинение?
– Испугался Чека.
– Не желаете отвечать?
– Не желаю. – Красовский глубоко затянулся, посмотрел, куда бы бросить окурок, не нашел и бросил на пол. Откинулся на спинку стула. – Можете расстрелять, я готов.
– Не меряйте нас на свой аршин, Красовский, – возразил Холодков. – У нас без суда не расстреливают.
Красовский беспечно улыбнулся, демонстрируя свое полное презрение к следователю.
– Тогда не расстреляете.
– Почему?
– Потому, гражданин следователь, что раньше я вас поставлю к стенке. Тем более что вы, кажется, бывший прапор, а следовательно, изменник.
Холодков и бровью не повел.
– Зря отпираетесь. Установим ваш адрес через паспортный стол.
– Валяйте. Этому я помешать, увы, не смогу.
Сначала Михаила удивило хладнокровие Холодкова. Деникинец явно куражился над ним, а он хоть бы голос повысил… Может быть, так и полагается. Тем более что и Мельников молчал, только пристально смотрел Красовскому в лицо сузившимися, налитыми холодом глазами. Но когда арестованный пригрозил поставить Холодкова к стенке, да еще обозвал изменником, а Холодков, вместо того чтобы садануть наглеца за подобное измывательство в ухо, продолжал как ни в чем не бывало вежливо беседовать, тут уж Михаил не выдержал. Возмущение захлестнуло его, шагнул к столу:
– Товарищ Холодков! Да что вы с ним разговариваете?! Что вы ему позволяете?! Да знаю я, где он живет… Ольгинская, двухэтажный дом на углу, напротив Парапета, первый подъезд!..
Михаил не видел, что произошло. Он только заметил, как Холодков сделал движение, точно собирался вскочить.
– Ну-ну!! Споко-ойно!! – раздался грозный голос Мельникова.
Михаил оглянулся: Красовский сидел как-то неловко на самом краешке стула, поджав ноги и наклонившись корпусом вперед. Над ним, сжав молотоподобные кулаки, возвышался начальник СОЧ.
– Спа-акойна, говорю…
Деникинец поднял на него остекленевшие от ненависти глаза. Ненависть была так по-звериному откровенна, что Михаилу стало не по себе.
– Что, ваше благородие? – вкрадчиво проговорил Мельников, – взглядом сверху вниз будто вдавливая Красовского в сиденье. – Проиграли и опять за стульчик? По проторенной дорожке – в окно? – Укоризненно покачал головой: – Повторяетесь, капитан, а еще контрразведчик…
Кадык на горле Красовского вдруг заходил вверх-вниз, пересохшие, без кровинки, губы разлепились:
– Я… т-тебя… я всех…
– Конво-ой! – зычно позвал начальник СОЧ.
Когда арестованного увели, Мельников нацелил на Михаила пристально насмешливый взгляд.
– Угораздило ж тебя вылезти с адреском-то. Запомни, товарищ Донцов, и заруби на носу: нельзя врагу без нужды свои козыри открывать. Как узнал адрес?
Михаил в двух словах рассказал о встрече Гасанки и Красовского, умолчав, разумеется, о своем свидании с Зиной Лаврухиной.
12
Через полчаса вместе с сотрудником бандотдела Воропаевым Михаил отправился на свое первое оперативное задание – произвести обыск па квартире Красовского. Перед тем как отпустить их, Холодков достал из сейфа небольшой револьвер системы смит-вессон и вручил Михаилу со следующими словами:
– Запомни: стрелять только в случае крайней необходимости, если того потребует самооборона. После выполнения задания оружие вернешь.
По сравнению с Воропаевым, красавцем, будто облитым с головы до ног черной лоснящейся кожей, Михаил выглядел заурядным молодым человеком. На Воропаева оглядывались на улице, на Михаила не обращали внимания. Утешал, правда, тот факт, что впервые доверили оружие. Револьвер оттягивал карман пиджака и порождал восхитительное чувство собственной значительности.
Воропаеву было двадцать семь лет, и по возрасту он считался самым «старым» из рядовых сотрудников Азчека. Но это не мешало ему держаться на равной ноге с безусой комсомолией. Обладал Николай Воропаев счастливой наружностью. Высокий и статный, лицом он напоминал грузина: орлиный нос, большие, чуть навыкате, темно-карие глаза с густыми и длинными, как у женщины, ресницами, черные усики. На чистой смугловатой коже играл свежий румянец – то, что называется, «кровь с молоком».
Воропаев часто заходил в «дежурку», где Михаил и познакомился с ним. Молодежь привлекало в Воропаеве многое. И наружность, исполненная мужественной красоты, и его ироничность, и, наконец, его прошлое.
При муссаватистской власти, будучи машинистом на Баиловской электростанции, он работал в подполье. Незадолго