Да, несравненная привлекательность, мне дарованная, предполагалась как грозное обольщение Эвмениды, но внутри железной сигары в безответной нежности тосковала беззащитная женская привязчивость.
Я глядела на щелястые, уже припорошенные доски, на ветку рябины с последними зябнущими листиками… Прилетела проворная синица, раскачала ветку, повертелась, повертела головенкой в траурном чепчике, спела коротко и скучно, по-зимнему, и скрылась… Ветка сбросила два листика-язычка. Они затрепетали и утлыми нырками опустились на снег… Я вспомнила, как синичка в гротескно-фальшивом парке синьора Примо села мне на ладонь, приятно царапнув ее острыми коготками. Здесь, у точеных столбиков, отчетливо осветилась осторожная истина, которая казалась все более доказательной по мере того, как шел снег и по окрестностям устанавливалась ватная глухота: отдаленные звуки слышались как бы рядом и не окрашивали тембровыми звонцами распахнутого простора. Истина содержалась в том, что скорее всего не существовало реально ни воющих проспектов под скачущими огнями с мчавшимися мотокарами и автобусами, ни летающих светильников; не было безобразных псевдопингвинов, мажордомов, маорийцев, литераторов-шкурников, карлика в цилиндре с крысиным хвостом… Никогда не могло быть нелепого и громоздкого преступного замка и его механически терроризированного населения. Но не следовало вызывать и Гордона с клетчатоштанным палачом Венедиктом. Это темная греза, суммированная мечта, конвульсивная ужимка фантазии, наконец.
Что же есть, что существует и останется на самом деле после того, как бессильно иссякнет моя последняя мысль?
Оставалось поле и белый холм с двумя белыми березами на вершине, и рябовато-сизая протяженность леса по близкому горизонту, и разговоры невидимых женщин о чем-то своем, хозяйственном, хлебно-мо-лочном, и ангельский хохоток маленького ребенка, и древнее, как напев степной былины, блеянье-мычанье из хлева с пухлой запорошенной крышей… Вдоль дороги дуплистые ветлы торчали вениками. Старик в валенках брел, опираясь на посошок. Галки опустились, важно ходили по дороге. Где-то бренчали ведрами, спорили у колодца. Я ни о чем не сожалела и ничего не жалела. Снег не стаивал с моей спины, а только темнел, оставаясь лежать сыроватым слоем.
…Мутно и тускло было на небе. Тонкая мгла стлалась низко, а снег валил и валил. Замело дорогу, вползавшую на пригорок, замело темные строения в стороне — не то сараи, не то бревенчатые дома. Увяз по пояс реденький полисадник. Нанесло снега и на терраску. Тут вырос сугроб, небольшой и пологий, при внимательном рассмотрении будто бы вздрагивавший изнутри.
АЛЕКСЕЙ ЯКОВЛЕВ
РОКОВОЕ ВЕНЧАНИЕ
Выписка из бортового журнала
вертолета Патрульной Службы
северо-западной экологической зоны:
«18 июля 2030 г., пятница, 11 часов 21 минута.
При облете заповедного участка волжской поймы на берегу возле старинного села Едимонова был обнаружен человек, находящийся в бессознательном состоянии. Никаких документов в одежде неизвестного не найдено. Сама одежда представляет собой монашескую рясу, судя по состоянию ткани, очень старую.
Неизвестный доставлен в Тверской Научно-Медицинский центр».
Сообщение редакции журнала
«Мировые загадки, сенсации и парадоксы»:
«Как известно, на протяжении почти двух недель мы держали вас, уважаемые читатели, в курсе всех событий, связанных с так называемой «едимоновской находкой».
Но эти сведения мы получали из вторых рук — от медперсонала Тверского Научно-Медицинского центра, где и по сей день находится неизвестный.
И вот в деле поставлена точка: врачи наконец-то допустили к пациенту нашего специального корреспондента. Материал, полученный им, сенсационен без всяких оговорок, и мы спешим познакомить с ним вас».
Рассказ неизвестного,
записанный корреспондентом журнала
«Мировые загадки, сенсации и парадоксы»:
Вы спрашиваете, кто я и как меня зовут? Раньше я ответил бы, что я студент, а при рождении наречен Олегом. Но я прожил две жизни, и в другой меня звали Григорием. Какая из этих жизней настоящая — я не знаю, а потому не знаю и своего подлинного имени. Я как бы раздвоен: в моей душе живут яркие воспоминания и совсем недавнего прошлого, и не менее яркие ощущения давно прошедшей эпохи. Я с одинаковой отчетливостью вижу и картины своей студенческой жизни, и картины сурового быта при дворе тверского князя Ярослава Ярославича, у которого был гриднем и который так жестоко обошелся со мной. Но я надеюсь, что Бог простит его за тот грех, а я его уже давно простил.
Лежа здесь, на больничной койке, я терзаюсь одним и тем же вопросом: что же случилось со мной, умер ли я или, наоборот, возродился? И память вновь и вновь возвращает меня к тем временам, когда произошло нечто, перевернувшее эту жизнь, а точнее сказать, поменявшее ее полюса.
В ту пору я учился в Московском университете на истфаке. История с ранних лет была моим единственным интересом. Все прочие науки я считал прикладными, дающими лишь необходимые знания для того, чтобы беспрепятственно ориентироваться в безбрежном мире истории. Прошлое не казалось мне мировым погостом, где, как писал поэт, все — гробницы, мумии и кости — объято покровом вечного молчания. Для меня прошлое было, наоборот, вечно живым, населенным не призраками, не бесплотными тенями, но племенами и народами, чьи дела и дух не могли поглотить никакие мировые бездны. Читая исторические книги и документы, я не просто представлял себе описанных в них героев, но перевоплощался в этих людей, жил их жизнью, ощущая, как свои, их страдания и радости, их беды и боли; видел себя то русским воином, то закованным в железо тевтоном, то безбородым кочевником; слышал и скрип походных телег в первобытной степи, и клики битв, и волчий вой над телами павших. И, как я думаю, эта моя способность к сопереживанию, полученная мною на генетическом уровне, и стала одной из причин того, что мне пришлось пережить в моем земном существовании.
А началось все самым обыкновенным образом. Однажды, читая в Исторической библиотеке русские летописи, я натолкнулся в одной из них на рассказ, меня поразивший. Летопись касалась истории Тверского княжества, а рассказ по времени относился к третьей четверти XIII века, когда в Твери правил князь Ярослав Ярославич, родной брат Александра Невского. И был у Ярослава