– Я тоже слабая, – сказала вдруг она. – Я слабая, и я могла умереть там, в яме. Но ты не бросил меня.
Шатай подогнул под себя ноги и долго вдумчиво обрывал лепестки с попавшегося под руку дубровника. И таким потерянным выглядел в тот миг! Потерянным и… юным? Впервые Крапива поняла, что гордый шлях немногим старше ее. В седле держался, словно и правда родился в нем, с мечом управлялся и не раз сам под чьим-то клинком оказывался… Но едва ли пережил два десятка зим. И не было у него ни сладкого пирога, матерью к празднику спеченного, ни отца, в бойню готового кинуться на защиту родного чада. Был лишь конь да кривой меч, поющий свою страшную песню. Где ж тут вырасти добрым да ласковым?
– Почему ты не бросил меня? – спросила Крапива.
– Потому что я взял тэбя в сэдло. Поклялся защищать пэрэд Рожаницэй.
Вот оно как. «Шляхи жадны до женщин», – сказал Влас. Сказал, а сам не понял. Не жадны – бережливы. Юный шлях, забрав с собою из разоренной деревни девицу, с нею вместе посадил на коня Лихо. Кто станет ответ держать, коли девица окажется лгуньей? Он и станет.
Крапива вызвала в памяти обиженно вскрикнувшего Холодка, когда за ним пришла Хозяйка Тени. Больше не сыграет на свирели первый парень Тяпенок, а Крапива не вздохнет украдкой, что нельзя хоть раз прильнуть к его устам. И ведь не абы кто, не безликий степняк убил Холодка, а Шатай! Его лицо, не чье-то еще, перекосила ярость битвы. Но вот сидел с нею рядом, робко пряча взгляд, уже совсем иной Шатай… И больно было предать его!
Шатай и Влас разнились, как вода с небом. Разные народы родили их, а все одно отражались друг в друге, как братья.
Один вырос в дороге, не спал на перине и не пил сладкого меда, а о Крапиве пекся словно о родной!
Второй, баловень богов, любимый воспитанник Посадника, обожаемый слугами и окруженный красавицами… А душа истекает кипящей черной смолою.
Один не задумываясь резал своих и чужих.
Второго бросили в бою самые преданные воины.
Да и обликом Рожаница обоих наградила, словно в насмешку.
Степняк Шатай выделялся в племени выгоревшими соломенными волосами и слишком светлой кожей. Выше всех, зато не вышедший шириной плеч.
Влас же, напротив, смуглее и чернявее всех в роду, а мягкие кудри его будто девице принадлежали, а не мужу.
И кому из них верить, Крапива не знала. Зато знала то, что крепко Посадник любит непутевого сына.
Девица облизала пересохшие губы:
– Как… Как в ваших краях берут себе жен?
Шатай прыснул:
– Лишь нэдостойные бэрут сэбэ жен! Они запирают их в тэсных домах, заставляют прятать волосы и рожать дэтэй каждый раз, когда на смэну холоду приходит тэпло! В наших краях женщины бэрут себе мужэй.
Крапива закусила мокрую косу и ощутила железо на языке:
– Как?
Шатай откинулся на траву, так и не расплетя ног. Указал на яркую звезду на небосклоне:
– Это глаз Рожаницы. Она смотрит на нас с нэбэсного чэртога. Когда она нарэкаэт рэбенка жэнщиной, то протягивает руку с серэбряной иглой и вспарываэт дэвочке живот. Послэ того как пошла кровь, дэвочка может выбирать. Она может выбирать очэнь долго: год или два. Или всэ дэсять лэт. Пока нэ выбэрэт достойного. А может взять пэрвого мужа сразу.
– Первого?
Отчего Крапива ахнула, шлях не понял. Продолжил спокойно, едва заметно улыбаясь:
– Пэрвый муж обэрэгает женщину. Он поет ей, дарит дорогой подарок и приносит добычу к ее порогу. И если жэна остается довольна, она можэт подарить ему дочь. Но это нэ случается скоро. Послэ она выбирает сэбэ еще мужей. Двух или трех. Рэдко больше.
Щеки травознайки горели. Тут на одного-то мужа согласиться страшно, а степные распутницы берут по два, по три. И никому до них дела нет, все только порадуются, коли женщина понесет.
– А если ребенок… не от мужа?
– Как это?
– Ну… – Во рту у девицы стало сухо. – Если мужей несколько… Как понять, от кого женщина понесла?
– Нэ понимаю.
– Ох, мамочки…
Жарко стало так, что ледяное озеро показалось спасением. Вот же стыдоба! Как можно помыслить об эдаком непотребстве?! Тьфу! Тьфу!
А Шатай нахмурился, силясь взять в толк, и наконец рассмеялся:
– А-а-а! У вас дэти зовутся по отцу! У нас нэ так. У рэбенка есть мать и есть плэмя. Все мужчины в плэмени принимают его. Мэня нашли в стэпи, и никто нэ знает, как звали мою мать. А Иссохший Дуб стал мнэ отцом.
– Тогда где же… – Крапива собралась с духом. – Где ваши женщины? Сколько живу на свете, не встречала ни одной… шляшенки.
Шатай повернулся на бок и оказался так близко, что девица с трудом заставила себя не отстраниться. Он долго глядел на нее, а после протянул руку.
– Не тронь…
– Нэ трону.
Касания его были легки, что крылья стрекозы. Не касания даже, а движение воздуха у волос. Ладонь Шатая скользнула по ее плечу, закрытому золотыми прядями.
– У Стрэпэта была жена. И у Кривого. И еще одна, ее звали Нардын. Ей нэ случилось выбрать ни одного мужа. А потом их забрали у нас, и Дуб стал Иссохшим.
– Кто забрал?
Шатай резко сел, а затем так же стремительно встал. Он взъерошил пальцами волосы так, словно хотел вырвать:
– Их забрал Змэй. – Шлях плюнул на две стороны, замер и плюнул еще раз.
– Кто такой…
– Нэ произноси поганого имэни! Это тварь, дрянь, будь он трижды проклят! Он нэ чтит законов, нэ сидит в сэдлэ. Называэт Мертвые зэмли своими владэниями, хотя стэпь не принадлэжит никому! Он бэрет женщин силой! – Шатай замолчал, тяжело и громко дыша, а после добавил: – Когда я встрэчу его, я его убью.
– А если он окажется сильнее?
Шатай и не задумался.
– Тогда он убьет мэня. В Мертвых зэмлях нэ выживают слабые. И твой раб тоже нэ выживэт, – добавил он. – Стрэпэт позволил лэчить его лишь для того, чтобы отдать богам.
– Как это?
– Он отдаст эту падаль на съедэние смрадным птицам.
Холод запустил лапы под одеяло, царапнул Крапиве спину. Вот так живется в Мертвых землях. Никто не дорожит ни своей, ни чужой жизнью.
– Стрепет вождь,