Далее Грозный смеялся над последними условиями Батория, защищая историческими аргументами свои права на Ливонию. Он, царь, — наследственный государь милостью Божиею, а не многомятежной человеческою волею; Баторий же — пришлец только. И он осмеливается не только отнимать у московского владыки наследственные владения, но и по бусурманскому, татарскому обычаю требует дани! «А за что нам тебе выход давати? Нас же ты воевал, да такое плененье учинил, да на нас же правишь убыток. Кто тебя заставлял воевать? Мы тебе о том челом не били, чтоб ты пожаловал, воевал. Правь себя на том… а нам тебе не за что платити. Еще пригожее тебе нам те убытки заплатити, что ты напрасно землю нашу приходя воевал, да и людей всех (пленных. — С. Ц.) даром отдать». По своему обыкновению, Грозный щеголял знанием текстов Священного Писания и истории и между прочим победоносно возразил Баторию, который насмехался над его мифической родословной: «Как же не было Пруса? А Пруссия-то откуда же? По Прусу так прозвалась».
Коли уж так случилось, делал заключение царь, что кровопролитие продолжается, а миру все нет, то пусть король отпустит назад его послов, а Бог дело их рассудит.
Царское послание, полное обвинений и оскорбительное по тону, возмутило Батория. Он объявил московским послам, что отныне будет вести речь не о Ливонии, но о всех владениях московского государя. Послы, не говоря ни слова, поклонились и уехали.
Не довольствуясь этим, король поручил Замойскому составить от его имени письмо к царю. Замойский дал волю своему бранчливому красноречию — оскорбления, содержавшиеся в королевском послании, оставили далеко позади царские оскорбления. Баторий устами Замойского обвинял Ивана в клятвопреступлении, ненасытности и высокомерии, прибавляя сильные выражения о его развратности и жестокости; называл царя «ядовитым клеветником чужой совести и плохим стражем своей собственной», «палачом людей, а не государем», «Каином», «фараоном», «Иродом», «Нероном»; жизнь, обычаи и дела Грозного объявлял гнусными и языческими, приводил такие присловья, как «метать бисер перед свиньями», и так далее.
«Как смел ты попрекать нас бусурманством, — негодовал король, — ты, который кровью своей породнился с бусурманами; твои предки, как конюхи, служили подножками царям татарским, когда те садились на коней, лизали кобылье молоко, капавшее на гривы татарских кляч. Ты себя выводишь не только от Пруса, брата Цезаря Августа, но еще производишь от племени греческого; если ты действительно из греков, то разве — от Тиэста, тирана, который кормил своего гостя телом его ребенка! Ты не одно какое-нибудь дитя, а народ целого города, начиная от старших до наименьших, губил, разорял, уничтожал, подобно тому как и предок твой (Иван III. — С. Ц.) предательски жителей этого города перемучил, изгубил или взял в неволю… Где твой брат Владимир (Старицкий. — С. Ц.)? Где множество бояр и людей? Побил! Ты не государь своему народу, а палач; ты привык повелевать над подданными, как над скотами, а не так, как над людьми!.. Ты довольно почувствовал нашу силу; даст Бог, почувствуешь еще! Ты думаешь, везде так управляют, как в Москве? Каждый король христианский при помазании на царство должен присягать в том, что будет управлять не без разума, как ты. Правосудные и богобоязненные государи привыкли сноситься во всем со своими подданными и с их согласия ведут войны, заключают договоры… но ты этого не понимаешь». Баторий обвинял царя в трусости: «Курица защищает от орла и ястреба своих птенцов, а ты, орел двуглавый, от нас прячешься» — и во избежание кровопролития предлагал Ивану сразиться с ним на поединке: «Возьми оружие, сядь на коня, сойдись со мной в избранный, урочный час, покажи, каков ты муж и насколько ты доверяешь правоте своей; рассудим наш спор мечом, чтобы меньше кровь христианская проливалась».
С этим письмом Баторий послал царю сочинения, изображающие Московское государство в неприглядном виде и расписывающие жестокость Грозного самыми мрачными красками.
Покончив на этом с дипломатией, Баторий из Полоцка быстрым маршем направился к Заволочью. Армия шла через леса, но без прежних трудностей, ибо Замойский заблаговременно исправил дороги, перекинул мосты через реки и гати через болота. В походе король вел жизнь простого воина: его свита состояла всего из нескольких лиц, на ночлег для него разбивали обычную палатку без скамеек и стола; последний заменяли несколько наскоро вбитых в землю кольев, покрытых досками. Ковров не было и в помине. Вместо матраса королю стелили на ночь березовые листья и хворост.
В Заволочье состоялся военный совет с целью определения дальнейшего движения армии. Собственно, перед Баторием было два пути — на Новгород или Псков: взятие того и другого города, очевидно, принудило бы Ивана принять условия мира. До Новгорода идти было дольше, и отступление от него в случае неудачи было связано с большими опасностями. Король принял решение осаждать Псков, так как взятие этого города отрезало бы доступ московскому войску к большей части Ливонии и позволило бы королевской армии сноситься с Литвой во время зимовки. Вокруг Пскова имелось три крепости — Себеж, Опочка и Остров. Первые две Баторий решил не трогать, чтобы не терять времени.
Чтобы покончить с Россией и с царем, Баторий вел к Пскову лучшие военные силы Европы, отборных наемников почти из всех европейских стран. В этом он превзошел даже Наполеона: если французский император привел в Россию армию «двунадесяти языков», то армия Батория, по словам летописи, состояла из «четырнадцати орд» — поляков, литовцев, венгров, немцев, датчан, шотландцев, итальянцев, французов и прочих. Всего под королевские знамена собралось около 47 000 человек. Солдаты были хорошо вооружены и имели боевой вид. На смотре особо выделялся отряд Замойского в голубых одеждах; сам коронный гетман в красной шляпе, украшенной пером, с государственной печатью на груди и знаменем на копье, гарцевал перед полками на великолепной лошади. Правда, плоховато было с артиллерией: у Батория имелось всего 20 пушкарей.
За несколько предыдущих кампаний Баторий внедрил в своих войсках строгую дисциплину. Военный регламент запрещал убивать детей, стариков, духовных лиц, насиловать женщин, уничтожать и портить посевы. Баторий даже для пароля избирал нравоучительные изречения вроде: «Боже, прости нас, грешных» или «Господь наказывает злых». Карамзин признавал, что «никогда еще война не велась с большей умеренностью и гуманностью по отношению к земледельцам и мирным гражданам». Завоеватели