Осталось лишь взять нужный мне онейроид по классификации Снежинского. Доказать себе, что этот мир иллюзорен? Да легко, в половине случаев я и сам не знал, попал ли я в новый мир или мне это только померещилось. Потеряться во времени, в пространстве, еще лучше в собственной личности? Отлично, я так далеко от дома, что потерялся во всем этом давным-давно.
Одна проблема — все это не только прятало меня от них, но и блокировало мою возможность действовать.
Но я подготовился. Подготовится заранее — это важная часть успеха. Поэтому я адаптировал свое и без того затуманенное сознание под синдром Капгра, и теперь все монахи вокруг — сидящие и бормочущие молитвы, все они стали подменышами. Кем-то другим. Я и с самими монахами то не был близко знаком, но сейчас они стали мне буквально родными, родственниками, в которых прятались механические чудовища. Эти чудовища, захватившие тела моих монахов, выдавали себя — шунтами, вылезающими из их глазниц, пробирающимися мимо их вестибулярного аппарата через слуховой нерв прямо в мозг, чтобы нашептать монахам что-то такое, что заставляет их вновь и вновь повторять одни и те же молитвы.
Несуществующий ветер стих. Чудовища внутри монахов продолжали бормотать, красные — предсказывать мне глубокий и крепкий сон, но все это шло словно мимо меня. Все они были подставными, ненастоящими. И среди всех них самым ненастоящим был вон тот, впереди меня, у которого провода вылезали из головы — настолько сильно он подменил настоящего монаха.
Я легко сделал оставшиеся пять-шесть шагов до второго круга. Убивать чудовище, занявшее место монаха, я не хотел. Ведь тогда погибнет и сам монах. Да и не нужно. Я взял его за руку, присел рядом с ним на одно колено, и подставил вторую ногу, положив на нее свою руку.
Резко и сильно нажал. Чудовище дернулось, само, или, может быть, где-то далеко внутри него захваченный монах все же почувствовал боль. Кость порвала мышцы и кожу, дав мне так нужное мне оружие.
Не до жалости. Подлечится, если чудовища отпустят его, уйдут из его тела за ненадобностью. Если же они здесь навсегда, подменили его полностью — тогда тем более. Что мне жалеть чудовищ.
Я поставил его руку на пол, похоже, растягивая или ломая ему еще и запястье, и упал шеей на острый обломок кости, вышедшей наружу. Красные монахи дернулись, молитва начала отдаваться в голове рокотом, заглушающим даже мой набат. На всякий случай я попробовал еще дернуть костью, разодрать себе горло посильнее, но сил на это уже не хватило. Вся изувеченная рука монаха, его вывернутая ладонь, каменный пол подо мной быстро накрывала кровь, хлещущая из моего горла.
Удачно попал.
Лишь в последний момент, уже окончательно теряя сознания, валяясь на полу, я почувствовал что-то инородное на своем бедре, настолько давно там находящееся, что я уже перестал его ощущать. Колышке, привязанные петлей на лозе, были по-прежнему со мной.
Зря я тут все усложнял.
III. Глава 7. Символ знаний
Не всегда можно понять, траектория прыжка — это случайность, или кто-то решает за тебя, куда именно ты должен попасть. Или ты попадаешь как раз туда, куда стремишься. Должен попасть, просто еще плохо научился, поэтому периодически промахиваешься. Слабо стремишься.
Но самый интересный, забавный в своей недоказуемости вариант — это ты попадаешь не куда хочешь осознанно, а туда, куда тебя ведет твое мудрое подсознание. Может, и не слишком мудрое, но точно поумнее тебя самого.
Я очнулся в обители. Интересно меня, конечно, завернуло, да еще и с такими остановками в пути. Хорошо, хотя бы в известном мире, в спокойном мире. Что-то я не был сейчас готов к приключениям.
И Обитель как нельзя лучше подходила для того, чтобы передохнуть, осмотреться, осмыслить все произошедшее, прежде чем двигаться дальше. Спасибо, дорогое подсознание, что привело меня сюда.
Как всегда, я проверил растения, поправил полив, обеспечил себя едой. А после завершения рутинных ежедневных занятий двинулся к своему розеттскому камню. Теперь у меня было, что на нем выбить. Были сомнения, после того, как я встретил многих шагающих, совершенно не тех, с которыми бы я хотел делиться хоть какими-то знаниями. Я начал лучше понимать, почему большинство дверей в личные покои здесь заперты, и не просто заперты, а надежно закрыты, еще и с сложными для чужеземца загадками, без которых их не открыть.
Так-то так, но в Обители давно никого не бывало. На этот небольшой кусочек вечности я мог считать ее своей личной собственностью. Что-то поменялось во вселенной, и шагающие перестали здесь появляться. А я так — затесался по какой-то вселенской причуде.
Да и кроме того — знаки создателей Ковчега, поставленные в соответствие с символами языка Земли — еще потом попробуй расшифруй, если не знаешь ни одного из этих двух языков.
Поэтому первое, что я сделал — это нанес на свой камень, наверху которого все то время, пока я работал, сидел светлячок, все символы, что я запомнил с Ковчега, и их наиболее вероятные значения.
Светлячок. Кстати, о нем. Вероятнее всего, теперь я был в этом убежден, все эти светлячки были сделаны не здесь. Их притащили сюда, возможно, зарядив только на однократный прыжок, кто-то притащил, обладающий технологиями, схожими с теми, что сотворили призраков. Кто-то более гуманный и использующий свои знания для мирных целей, а не для завоевания миров.
Очень на это похоже. Энергетическая сущность, обладающая развитым искусственным сознанием, при этом молчаливая и способная совершить прыжок. В случае светлячков — однократный, почему-то я был в этом уверен.
Тысячелетиями позже кто-то воспользовался той же технологией, чтобы начать штамповать призраков и рассылать их для завоевания миров.
Я потратил на высечение на камне несколько дней, да и то — внес только необходимый минимум, а остальное оставил на глиняных табличках. Мне не терпелось попробовать использовать знания нового языка на практике.
* * *
Эта дверь была заперта изнутри. И символы на ней — их высек шагающий из расы создателей Ковчега, я уверен. Раньше я нашел еще несколько надписей на этом языке в разных местах Обители, но они не представляли для меня интереса — только как способ набрать побольше знаков, лучше понять язык, как таковой.
Сухой язык, почти безэмоциональный. Язык расы, давно распрощавшейся с эмоциями и заменившей их на мудрость