Ознакомительный фрагмент
иногда хочется, чтобы она закричала. Или даже отвесила ему оплеуху. Или швырнула бы – что там женщины швыряют? Тарелку или метлу… Швабру, то есть. Но нет. Терпит. Носит в себе какую-то тайну. Мокрые дорожки на лице видеть Максу не позволяет. И он делает вид, что не замечает. Не сунется дальше двери в комнату или неловко помаячит у матери за спиной, но не заговаривает. И не трогает. Знает, что бесполезно.А потом она снова менялась по прихоти телефона. Урод звонил или писал что-то, что маме нравилось. И она становилась милой и доброй, снова поддерживала Макса, помогала с уроками, мечтала, как однажды придёт к нему на выступление.
Сегодня, вероятно, мать получила новую порцию каких-то гадостей от урода. Пока шла сессия с коучи, мама никогда не отвлекалась на телефон, но после сразу проверяла все входящие звонки и накопившиеся сообщения. Вот, видно, начиталась… Рассердилась… И рванула к Максу в комнату… Высказалась и ушла играть в молчанку.
Макс вздохнул. Если быть честным, мама не так уж и не права: он действительно мало времени уделил сегодня жонглированию. Любой человек, глянувший пару видеоуроков в интернете, и то жонглировал бы лучше Макса! Куда уж ему до Кисса!
Максим взял в руки специально купленные для тренировок мячики. Не слишком тяжёлые, но и не легковесные. Он подбрасывал их – агрессивно и яростно. Они разлетались по комнате. А внутри у Макса кипела обида: ведь знает же мама, что он – патологически невезучий. А это, можно сказать, хроническое заболевание. Стала бы она кричать на сына с диабетом или с ДЦП?
«Она устаёт, – под эту мысль Макс снова подкинул мячик, задрал голову, высунул от усердия язык, подставил ладонь. Мяч стукнулся о его руку и отлетел в сторону. – Ей хотелось бы видеть сына удачливым и счастливым, а я доставляю только неприятности и неудобства».
Мячики – даром, что их всего два – были сродни метеоритам. Крушили на своём пути всё, отлетали от ладоней и сшибали стаканчики с карандашами, отпрыгивали в стёкла фоторамок на стенах, приземлялись в горшки с цветами на подоконнике. Теперь они ещё и грязные! Земля в горшках влажная, мама недавно поливала… Макс обтёр мягкую ворсистую поверхность испачканного мяча о футболку.
– Не хочешь чаю? – Мама снова заглянула в комнату. Настроение её изменилось, вероятно, урод написал что-то приемлемое. Извинился… Или что там ещё? Соврал, конечно. Загладил вину, но не был искренним. Макс готов был в этом поклясться. Урод иногда писал что-то сносное, но никогда ничего действительно приятного. Иначе почему мама никогда не выглядит счастливой? Успокоенной – да, будто получила то, что желала услышать. Что-то вроде этого Авроркиного «Посмотрим». Вроде и веришь, что действительно «просмотр» состоится, но разум всё равно подначивает: что смотреть-то будете? Ничего не наснимали про вас дельного! Одни мелодрамы с грустным концом.
Вот и у матери… Окей, была хмурая, а через полчаса расцвела. Всё ж ясно. Поругались – помирились. Но она балансировала между злобным настроением и… никаким. Обычным. Ровным. Как ещё сказать-то? А значит, большую часть жизни мама несчастна. Таким был вывод, сделанный Максом. И ещё он очень боялся: научится жонглировать, поступит в училище, выйдет на манеж с классным номером, круче Киссовского и всех прочих, а маме все его успехи подтянут настроение не до счастья, а только до ровности.
Мама мотивирует всех, но не себя. Может, она из тех, о ком сама говорит «ох уж этот коучи – что учи, что не учи»? Может, ей тоже нужен коуч… Или психотерапевт… Макс шептал эти мысли в своей голове едва слышно. Потому что страшно даже представить, как это: посметь такое подумать, что маме пора в психушку! А если ей, то, может, и ему тоже?
«Да нет. Ей не в психушку надо. Ей бы просто сына нормального. Удачливого…»
– Чай буду. – Макс улыбнулся, потому что если не улыбнётся и откажется от чая, мама снова обидится, струи хорошего настроения едва-едва подняли неустойчивый поплавок, он неуверенно качается и не так уж много надо, чтобы потоки прекратились. Хоп – и настроение снова на нуле.
«Надо покончить с собой, избавить маму от обузы. Тогда она сможет смело привести урода в дом», – подумал Макс.
– Я купила пирожные, – мама тоже улыбалась, но складывалось ощущение, что её мысли близки по духу к Максовым. Вроде как тоже подумывает: не свести ли счёты с жизнью?
«Выкрасть, что ли, как-нибудь её телефон, – подумал Макс, – посмотреть, с кем она там болтает. Написать этому уроду пару ласковых…»
– Ма-а-ам, – он вдруг решился снова завести разговор, прекрасно понимая, что толку и в этот раз не будет, – почему ты одна? Ты же красивая, не очень старая женщина…
– Масик. Не. Начинай, – сказала она с точками.
– Но ты ведь грустишь, я вижу…
– Макс. Я. Попросила.
Черты её лица напряглись и затвердели.
– За «красивую женщину» – спасибо, – Марина улыбнулась, – а слова «не очень старая» оставлю без комментариев…
[1] Александр Николаевич Кисс — советский цирковой артист, жонглёр, режиссёр, народный артист РСФСР.
Глава 4
Марина себя ненавидела.
Ненавидела за то, что никак не могла отучиться писать Борису. Ненавидела она и Бориса – за то, что он никогда не пишет первым. Ненавидела свои перемены настроения, зависящие от этой переписки.
Словно юная влюблённая, поглядывала на погашенный экран телефона – не заморгает ли световой индикатор сообщений? А иногда нарочно выключала уведомления, чтобы случайно открыть мессенджер, конечно же, совершенно забыв о письмах от Бориса, а там – о, чудо! – заветное послание.
Марина перебирала в голове поводы, по которым могла бы ему написать. И размышляла – стоит ли ей поделиться пришедшей в голову мыслью с Борисом немедленно или подождать? Не прошло ли неприлично мало времени с прошлого письма? Она хватала телефон, едва появлялась хоть малейшая тема для сообщения.
Вообще Марина частенько вразумляла себя не писать людям внезапно пришедшие в голову мысли немедленно. Никто и никогда не знает точного времени появления у нас в голове той или иной идеи, так зачем же судорожно рыться в карманах куртки или в сумочке, чтобы тотчас же набрать текст? И всё равно день