– Не так хорошо, как мы надеялись, – тихим голосом ответила Банти.
– Тогда вам лучше подсуетиться. Я думал, что на Красных окраинах полно цветолома.
– По большей части он добывается здесь, – сказал я, – но мы пытаемся открывать новые цветовые залежи дальше.
Чтобы поддерживать основанную на цвете экономику, цветолом, оставленный Прежними, добывали, сортировали и отправляли в Национальную Службу Цвета, где перерабатывали в сырой общезримый цвет, видимый всеми. Без него у нас оставались бы только натуральные оттенки, которые нам позволял видеть наш дар зрения. Мне, как Красному – маки, Зеленым – деревья, Синим – небо. Видимый цвет был для хроматийцев всем. Он определял весь общественный порядок, законодательную систему, экономику и здравоохранение. Но прежде всего цвет являлся средством мотивации. Национальная Служба не просто распределяла цвета, она поставляла мечту: принести в наш обесцвеченный мир щедрую радость полной колоризации.
– Но пока до нас не дойдет Сеть, – сказала Банти, – может, Национальная Служба вместо этого откроет здесь магазин красок?
Не надо полагаться только на цветопроводы для обогащения вашего цветоокружения. Цвета также доступны в банках, бумажных рулонах, тубах, в виде пищевых красителей, красителей для ткани, в виде витражного стекла. Даже если вы не подключены к Сети, вы можете наслаждаться синтетическими цветами, но это дорогое удовольствие. Апельсины стоят два балла за полудюжину, и столько же стоит всего один оранжевый апельсин.
– Буду честен – вряд ли, – ответил Кальвадос. – Розничные магазины красок обычно резервируются для больших городов. Итак, – добавил он, – не могли бы вы порекомендовать какое-нибудь жилье?
– В «Упавшем человеке» неплохая еда по приличным ценам и чистые опрятные комнаты поблизости от фонаря центральной улицы и в целом без клопов, – сказала Банти.
– Упавший человек? – эхом отозвался он.
– Это местная… легенда, – ответил я, тщательно подбирая слова. – Он упал с неба, пристегнутый к металлическому стулу.
– Недавно?
– Тринадцать лет назад – если такое вообще было. Могло и не быть.
Банти вздохнула:
– Упавший человек – апокрифик, так что следует говорить о нем только как о названии заведения.
Если что-то в нашем окружении – предмет, персона, правило или феномен – не подходило под четкое определение из «Книги Гармонии», тогда его существование было удобнее не замечать.
В городке был апокрифик по имени Бакстер, которого запрещалось видеть, потому его стойко игнорировали. То есть он мог безнаказанно делать что хочет – обычно это проявлялось в краже одежды и еды и блуждании по округе в голом виде.
Бакстер одновременно был видим и невидим.
– В Линкольне-на-Воде раз приземлился лебедь, – сказал Кальвадос, который явно не считал, что Апокрифические правила его касаются, – и оказалось, что он вообще не живой, а сделан из металла и проводов.
– Металл и провода? – отозвался я. – Как технология Скачка назад?
– Скорее, как внутренности потрошиллы, если ты хоть одну видел.
– Я видел на фото, как кто-то смотрит на ее фото, – похвастался я.
– Врун, – вмешалась Банти. – Таких не существует!
– Она похожа на черепаху и величиной с крышку мусорного контейнера, – сказал Кальвадос, словно ему чем-то не понравилась Банти. – У нее шесть ног, и она постоянно ищет и выпотрашивает медь, латунь, цинк и бронзу отовсюду, где найдет, – добавил он, – и складывает их в аккуратные кучки, предположительно для сбора давно забытыми средствами. Полезно для того, кто увлекается ювелирным делом.
– Это признанный факт? – спросила Банти.
– Я так думаю, – ответил Кальвадос.
Она все это знала, но отрицала существование всех апокрификов, потому что такова была политика Коллектива, а Желтые всегда поддерживали текущую политику. Она не хуже меня знала, что существуют двенадцать тварей, происхождение которых в целом считалось искусственным, а не биологическим, и потрошилла была одной из трех, которые, как известно, до сих пор функционировали. Давно подозревалось, что и лебеди тоже могут быть искусственного происхождения, хотя Правила утверждали, что они – настоящие, а Правила непогрешимы, потому что так сказано в Правилах.
– Он был покрыт перьями? – спросил я, надеясь так или иначе уцепиться за вопрос о лебеде.
– Он был ими разрисован, хотя и весьма реалистично.
– А. А что с ним случилось?
– Он был квалифицирован не как лебедь, а как «лебедоидный» апокрифик. Игнорировать его было невозможно, поскольку он был слишком большим, так что его сожгли. Он вонял, а потом взорвался, оторвав стопу слишком любопытному Серому. Неприятная история. Его утопили в реке за внешними пограничными маркерами. Говорите, «Упавший человек»?
Он коснулся шляпы, кивнув нам обоим, затем взял велотакси и поехал в город.
Господин Бальзамин
3.09.11.67.09 (IV): Тест Исихары должен проводиться раз в год, и пройти его должны все, кому исполнилось двадцать лет. Вердикт цветчика окончателен; уровень цветового дара незыблем без права апелляции, изменения или пересмотра. Нежелание смириться со своим даром или попытка повлиять на мнение цветчика должны влечь за собой как для субъекта, так и для его единомышленников штраф в сто баллов и/или Перезагрузку, по усмотрению префекта.
Из «Книги Гармонии» Манселла
– Ты слишком много вопросов задаешь, – сказала Банти, – и, ну правда, зачем спрашивать про лебедей и Апокриф? Лебеди просто лебеди, а в это же время через неделю тебя и эту уродину Джейн покрошат на сало и костяную муку вместе с прочими отбросами, и пустят на подкормку цеплючей ежевике, и в таком виде от тебя будет куда больше пользы, чем сейчас.
Обязанности перед Коллективом со смертью не заканчиваются. Твоя жизнь, ум и повиновение принадлежат Коллективу – как, в конце концов, и твое тело, как только оно тебе уже больше не нужно.
– Когда мне будет нужно разумное или беспристрастное мнение, я лучше спрошу совета у слизняка. Кроме того, – добавил я, – дисциплинарные слушания должны проводиться в строгом согласии с Правилами. Мы выезжали на сбор данных в Верхний Шафран – все мы знали о сопряженных рисках, включая Кортленда. Джейн, Виолетта, Томмо и я признаны невиновными в преступлении, так что переработочный цех обойдется без нас. И, чисто для справки, Джейн отнюдь не уродина.
– Твои постоянные отрицания говорят о твоей вине. Образцовый член Коллектива положился бы на правомочное суждение префектов и принял бы любое наказание, которое они сочли бы должным.
– И ты тоже так поступила бы?
– Вне сомнений.
– Ты знаешь, что такое сомнения? – сказал я. – Новость для всех. И отрицание не означает вины, это означает, что мы никакого отношения к его смерти не имеем.
Кортленд, Томмо, Джейн, Виолетта и я были в группе, получившей задание оценить, можно ли открыть для добычи цветолома заброшенный прибрежный городок Верхний Шафран. Виолетта и Томмо повернули назад рано, так что до Верхнего Шафрана добрались только Кортленд, я и Джейн. И только мы вдвоем с Джейн вернулись оттуда. Кортленд стоял первым в очереди на место Желтого префекта, так что его гибель была важным событием. И пусть даже в неохотной манере «сойдемся-если-никого-получше-не-найдется», он все же был помолвлен с Банти, так что ее неприязнь ко мне носила личный характер.
– Все знают, что ты и эта опасно ветреная Джейн Мятлик виновны, – заявила Банти. – Гибель моего дорогого Кортленда – прямой результат вашего коварства.
– Если он такой «твой дорогой», почему он так и не закрепил ваши отношения, а вместо этого проводил свободное время с Мелани Серой?
Банти побагровела как свекла, глаза ее опасно сузились. Прискорбно узкий брачный рынок маленького городка сводил выбор супруга к двум вопросам – кто есть в доступе и сколько цвета он видит? Если через несколько лет брака у вас возникала мысль: «Хм, могло бы быть куда хуже», то обычно, по общему мнению, вас обоих в дальнейшем ждала счастливая жизнь.
– Он просто практиковался с этой Серой девкой, чтобы быть на вершине формы и наполнить мой живот своими восхитительными Желтыми детишками, – сказала Банти, содрогаясь от одной мысли об этом и вызывая в воображении картинку, без которой я определенно мог бы обойтись. – Кортленд был исключительно великодушен в этом отношении.
– Единственное разумное объяснение, – ответил я.
– И вы