Ответ появился в ту же минуту, в буквальном смысле – в виде запыхавшегося Освальда Ко, возникшего словно из ниоткуда. От бега его волосы были взъерошены, а на роскошном пальто оставила разводы слякоть.
Напуганный, он упал рядом с нами на колени и жестом потребовал у меня компас. Раскрыл, нажал на кнопку около предохранителя – и магнитная стрелка раздвоилась. Стрелки побежали по кругу и замерли, указывая на север. Что-то щелкнуло. Компас затикал. Освальд облегченно выдохнул, провел ладонью по щетине на подбородке и проговорил:
– Сейчас придут.
– Кто?
Он указал на свой лацкан, где блестел бриллиантовый якорь с крыльями.
– Лига Компаса.
И тут же нас оглушила сирена. Экипажи на освещенной алым закатом площади Трокадеро задвигались, пропуская кортеж продолговатых синих карет, а потом истерическую толпу перед павильоном рассек ручеек людей в синей форме. Впереди, сопровождаемая отдельным отрядом охраны, в синем плаще поверх платья, царственно ступала статная дама с холодным лицом. В толпе поползли шепотки: «Это от Лиги Компаса… От Капитанов».
На границе зимы и весны мне удалось вступить в ряды тех, кого называют Капитанами. Предводителями. Воинами с огнем в сердце, кто верит, что в этом мире возможно все, а в другом – еще больше. Каждый из них несет в душе частицу света, доставляя его туда, где тьма царила слишком долго. Учит слышать шепот судьбы тех, кому, казалось бы, в слухе отказано. И становится голосом тех, кто не может говорить. Их моральный закон гласит: «Свобода нужна, чтобы освобождать других». Однако эта история – о том, как свободу попрали.
2
Келси Лаферсон
Все началось незадолго до взрыва. Возможно, 12 января 1900 года, в день празднования моего тридцатого дня рождения. Ничто не предвещало беды, разве что мои внезапные слезы. Потом я понял: это были слезы предчувствия. Так же плакала Мария Магдалина, чувствуя, через что предстоит пройти ее возлюбленному.
Праздновал я в кругу близких друзей: приглашены были Валентин Грант-Сирин, Элиот Ричмонд, Освальд Ко, Винсента Тиме и ее друг Николя де Голль (для нас просто Найджел). А также ее подруга Софи, которая, впрочем, накануне вежливо отклонила приглашение, сославшись на семейные обстоятельства. Элиот, друг моего детства, отдал под наш тихий праздник свою квартиру в шестнадцатом округе – одном из самых престижных районов Парижа. Я бывал здесь так часто, что ощущал себя как дома. Как истинный джентльмен, Элиот предварительно поинтересовался, доволен ли я этим местом или предпочел бы какой-нибудь из его особняков. «Что же не предлагаешь ваш фамильный замок на Луаре?» – был мой насмешливый ответ. «Это на крайний случай», – усмехнулся Элиот.
Ричмонды, титулованное британское семейство, ведущее свой род чуть ли не от Вильгельма Завоевателя, владели недвижимостью по всей стране. Шато, отели, апартаменты на l’étage noble[1] в седьмом и шестнадцатом округах. Элиоту принадлежали три квартиры, две – его младшему брату Роберту и одна – сестре Элизабет. И каждая занимала пару этажей, включая, кроме роскошных апартаментов хозяев, отдельные комнатки для поваров, слуг и личной охраны.
Квартира близ Трокадеро, где мы собирались праздновать, походила на оранжерею: хрустальные люстры, мебель молочного цвета и очень много живых цветов. Мраморная лестница вела на второй этаж, в холл, где стены покрывали грандиозные гобелены, а колонны украшала буква R в овальном вензеле. В эркере благоухала высокая пушистая ель, на ее вершине сияла золотая звезда, а в изумрудной хвое тут и там поблескивали золотые якоря с крыльями – старинный символ братства Капитанов.
С виду солидный и холодный, Элиот сохранял в душе детскую любовь к зимней феерии, а потому рождественский декор украшал его жилище еще долго после Рождества. Елка в высоких окнах его особняка сияла гирляндами даже тогда, когда в волосах уже гулял весенний ветер.
– Напомни мне в марте, перед твоим показом, убрать елку, – улыбнулся Элиот, когда мы поднялись на второй этаж.
– В марте? Ленни, – так с детства называл его я, – тогда уж оставь ее до будущей зимы…
Он попросил меня подождать: ему требовалась пара минут, чтобы подготовить свой феноменально дорогой подарок.
– Надеюсь, это не яхта, – усмехнулся я, а про себя забеспокоился: что, если и впрямь она?
На мою шутку Ленни отреагировал холодно. Элегантно убрал несколько прядей за ухо и сказал:
– То есть ты отказываешься?
Дрогнувшей бровью он, конечно, выдал себя. В серьезном разговоре – я знал – у него не дрогнул бы ни единый мускул. Он поджал губы, осознав свой промах, и рассмеялся. Через секунду прорвало и меня. После Элиот еще раз попытался принять все тот же отстраненно-холодный вид, и мы снова покатились со смеху.
Смех еще звенел в воздухе, когда он удалился вниз. Я опустился в кресло у великолепного белоснежного рояля и мечтательно поглаживал стяжки на велюровых подлокотниках, пытаясь угадать, что же меня ждет. С первого этажа доносились лишь приглушенные голоса прислуги да пение граммофона.
Музыка становилась громче с каждым моим шагом по лестнице. Зная, что нарушаю просьбу Элиота, я также знал, что природа не одарила меня добродетелью терпения. Все же я не хотел застать друга совсем врасплох, поэтому на нижней ступени окликнул:
– Ну ты где, Ленни?
В этот самый момент массивная входная дверь впустила Освальда, Найджела и Винсенту – в пальто и в муфтах, припорошенных снегом. Элиот уставился на меня с полураскрытым от возмущения ртом.
Все они тем не менее не растерялись и хором крикнули: «С днем рождения!» И бах! бах! – грохнули хлопушки. Под дождем из конфетти друзья набросились на меня с объятиями и разрумянили мне щеки поцелуями.
– Келси, я ведь велел тебе оставаться наверху!
Элиот смахнул с моих волос остатки конфетти, хотя этот жест больше походил на шуточный подзатыльник.
– Да ты куда-то пропал! – отшатнулся я и сам провел рукой по волосам, зачесывая их назад.
– Я просто спрашивал, будет ли Софи.
– Нет, увы, – грустно улыбнулась Винсента, – ее не будет. Но она передала подарок!
Пожилой камердинер Жак с почтением принял из рук Винсенты две розовые коробочки, украшенные белыми атласными бантами, – от нее самой и от Софи. Лакеи Луи и Лео складывали прочие подарки на золотистую багажную платформу. Камеристка Мари взяла у Винсенты муфту, Лина сняла с нее пальто и шаль, Луиз поправила бант и розы на пышном низком русом пучке. Еще одна девушка, Леа, помогла Освальду отцепить цветочную брошь с лацкана пальто и протереть запотевшие от резкого тепла очки. За Найджелом поухаживать никому не удалось: он сунул шарф в рукав и сам повесил куртку на рогатую вешалку.
– Я сегодня снова шел мимо катка, – сказал он, поправляя взлохмаченные кудри у зеркала. – Подумал, что было бы здорово покататься вместе.
– Чур, я в ботинках, потому что на коньках точно упаду, – усмехнулся Освальд.
– Ос, ты и в ботинках упадешь.
– И то верно.
– Я не шучу. У всех ведь есть коньки?
– Не знаю, как остальные, но лично я сегодня пытаюсь их не отбросить, – раздалось из-за наших спин.
Все замолкли и обернулись. В дверях стоял Валентин, чуть румяный от холода.
– Что? Если бы вам пришлось двое суток подряд разбирать объявления о знакомствах за недобросовестного коллегу, который свалил эту работу на вас, еще не так бы запели!
Слуги бережно сняли с него длинное серое пальто и забрали из рук розовый сверток, а перчатки и шарф он стянул сам. Потом он улыбнулся и заключил меня в крепкие объятия.
– Привет, Келси!
– Воображаю: Валентин Грант, блестящее перо, копается в записульках вроде «Надоели пресные сумерки жизни, хочется пережить хоть один миг счастья с будущей супругой»! – Найджел состроил преувеличенно трагичную мину.
Валентин усмехнулся:
– После трехсотпятого «не вижу