С первых же шагов я иззанозил себе руки о кустарник и стал заламывать его, перебивая палкой. Не заламывать нельзя, будешь тогда повторно ходить по одному месту или оставлять неосмотренные участки — «огрехи». Все внимание, все мысли прикованы к одному — вдруг откроется среди зелени красная головка женьшеня! Чем дальше, тем сильнее охватывает азарт, заставляющий забывать об усталости: найти, найти первому! Глаза, как у одержимого, прикованы к земле, и не оторвать. Завидев красное, бросаюсь туда, но вовремя спохватываюсь, что растение не убежит. Подхожу и с разочарованием отворачиваюсь: бузина! Темно-зеленый, горьковато пахнущий кустарник с гроздьями мелких красных ягод. Изредка мелькнет вдруг красная звездочка иного толка, но и это не женьшень, а трава с красными ягодами, среди которых вкраплены синие.
Когда я показал эту траву Шотину, тот глубокомысленно нахмурился и потом сказал, что это ложный панакс, которого ботаники насчитывают несколько десятков видов, а настоящий панакс — женьшень — только один. Вот почему и найти его так трудно.
На старом кедре нечто вроде затески — угадать трудно, потому что наплывы древесины по краям искромсаны топором. За полдня исхожено по сопке порядочно, пора бы и отдохнуть. Стучу по дереву палкой. Это сигнал — затеска! Тотчас из чащи выныривают Шотин и Миша.
— Хитрая затеска, — осмотрев кедр, заявил Шотин. — Кто-то вырубил ее, чтоб другим не бросалась в глаза. Частенько так делают…
Эх, сейчас бы броситься на землю, раскинуть руки и ноги, бездумно вперив взгляд в синее небо, чтоб все тело отдыхало! Но земля сырая, камень холодный, а поваленная лесина — на ней можно было бы посидеть — тоже влажная. Старые корневщики на такой случай всегда носили под поясом сзади барсучью шкурку, чтоб можно было сесть где придется. Мы, нынешние, до таких «мелочей» не доходим и вынуждены отдыхать стоя.
Покурив, Шотин затоптал окурок и предложил пошарить вокруг хитрой затески.
Вечером, чуть живые от усталости, мы приползли на табор в самом прескверном состоянии духа. Когда выходили на поиски, казалось, стоит углубиться в лес и сразу откроется взору таинственный женьшень. Но проходить, не присевши, двенадцать часов кряду и не увидеть его в глаза — поневоле потеряешь интерес. Солнце заваливалось в лесную чащу, озаряя красноватым светом верхушки деревьев и склон сопки, а у меня все еще пестрило в глазах, и, куда ни гляну, всюду мерещились красные звездочки.
Компаньоны по корневке все были на таборе, умывались, переодевались в сухое. На пологе, сверху, были брошены небрежной рукой несколько стеблей женьшеня с листьями и ягодами.
* * *
«Рабочий день» установлен твердый: с семи утра до семи вечера. Два дня снуем, как челноки, взад-вперед по склону сопки, осмотрен чуть не каждый квадратный метр, и все-таки не везет. Не везет, хоть пропади!
Моя одежда за два дня в полный голос заявила о своей ветхости: рукава и полы пиджачка обросли бахромой, брюки на коленях — в дырах, сквозь поредевшую ткань светится голое тело, сапоги ощерились. Хорошо, что в запасе есть еще новая пара и олочи.
Одно дело когда просто идешь лесом. Тогда выбираешь, где пореже чаща, а тут приходится продираться напрямик, потому что надо придерживаться взятого направления, чтоб не рвалась цепь из трех человек. Да и как тут станешь обходить бурелом, чащу, если женьшень может таиться под веткой упавшей лесины?
Настроение неважное: надежды, горячая нетерпеливость уже оставили меня. Нет, не так просто искать женьшень.
Солнце обогревает восточные склоны сопки, а к табору пробьется еще не скоро. Легкий туман окутывает долину реки, придает мягкие очертания лесным трущобам. Травы никнут под тяжестью росы, листья вздрагивают от падения капель. Паутина вся в бисерных брызгах влаги и обвисла так, что еле держится на растяжках. Озябшая за ночь паучиха виснет серым комком в центре своей сети.
Труден первый шаг, когда на сухую одежду падают холодные брызги, а потом — все равно. Через несколько шагов одежда промокает насквозь, будто, прежде чем идти, мы окунулись в реку.
Сопочка уже вся «заломана», но не мешает осмотреть ее по низам: бывает, что женьшень спускается ниже двухсот метров над уровнем моря. Не сговариваясь, берем влево, чтобы обогнуть сопочку. Справа, до самой вершины, стоит кедрач с примесью липы, клена, бархата, пихты. Слева — темные ельники. Туда вообще заглядывать незачем: места для женьшеня неподходящие. Идем по кромке кедрача, мало надеясь на удачу, лишь мимоходом оглядывая травы.
Внезапно Миша замер и подал сигнал: «Стоять!» Он что-то заметил. Я просигналил Шотину, оглянувшемуся в этот момент. Стараясь не производить шума, крадучись, Миша отступил к нам. Он встревожен:
— Слышите?
В темной чаще ельника кто-то не то ухает, не то ворчит.
— Медведица, — шепчет Миша, — услышала нас, маленьких отводит, постоим…
Он старается казаться веселым, но вымученная улыбка выдает его тревогу. Что ж, он охотник, у него опыт, однажды он бегал от раненого медведя, знает, как это получается. Шотин достал из мешка мелкокалиберку, я — топор. Стоим, вглядываемся, прислушиваемся. Медведица с маленькими — плохое соседство для безоружных. Шорохи, ворчание удаляются, наконец замирают совсем. Пронесло.
Где-то рядом «тенькает» синица-древолаз и тяжелая капель хлопает по листу. Громко, словно ладошкой. Звонкая тишина охватывает лес и всех нас, незадачливых корневщиков, совсем затерявшихся в этой бескрайней тайге. Случись что: заболеет ли кто, напорется на сук, оступится ли и сломает руку или ногу, вынести человека из тайги — почти непосильная задача для такой маленькой группы. Поневоле начинаешь понимать, откуда зародились у искателей женьшеня суеверия.
Солнце тем временем не стоит на месте. Первые лучи пробились через ветвистые заслоны, прочертив в поредевшем тумане косые светлые полосы. Загорелись алмазным блеском седые от росы папоротники и травы, заблестели мокрые широкие листья молодой липовой поросли, зарумянилась и позолотела красноватая кора кедра, а под ним, у самых корней…
Нет, я еще ничему не верю, слишком часто я ошибался на бузине и ложных панаксах, и хотя в душе все прыгнуло и замерло от радостного предчувствия, молча иду к жаркой красной звездочке, на которую упал солнечный лучик и зажег ее, вырвав из окружающей безликой зелени.
У подножия кедра, в полуметре от него, я увидел розетку из сочных пятипальчатых листьев и над нею, на тонкой стрелке, гроздь красных, как кораллы, ягод. И рядом еще один, а другой красноголовый красавец притаился за стволом кедра. Я представил себе, что, не зажгись ягоды под случайно упавшим на них лучиком, я запросто прошел бы мимо, и мне стало зябко. От каких мелочей порой зависит удача! Я