— Да не болезнь это, Боря! Порча это.
— Порча?
— Это не лекаря просить надобно, а в монастырь ехать, там, на земле святой сорок дней отмаливать. Святой водой умываться, пост держать, службы стоять, тогда, может, и пройдет.
— А ты ту порчу не снимешь?
— Не умею я, Боря. У меня либо по наитию получается, либо учиться мне надобно, сама-то по себе я мало знаю. И не рискну я, как бы хуже боярышне не было.
— А Добряна?
— А боярин Данилов, Боря? Кто Марфу в рощу повезет, кто просить будет? Кто ей потом язык болтливый узлом завяжет?
Борис о том не задумывался, а вопрос-то насущный.
— Права ты, Устёна. Поговорю я с Патриархом, а то и с боярином, а дальше уж пусть сами решают.
— Как бы умом не тронулась боярышня.
— Сейчас спит она, а я потороплюсь с разговором. Сегодня же с Патриархом перемолвлюсь словечком, и за боярином я послал. Прости, идти мне надобно.
— Иди, Боря. С Богом…
А с которым?
Бог един. А как его называть, то личное дело каждого. Господом ли, Родом… главное, чтобы уберег. А остальное мелочи…
* * *
— Понимаешь ты, что сестра тебя обманывала?
— Да, — Аксинья всхлипывала жалобно, слезы по лицу размазывала.
— И он, и она…
— Да, — сопли тоже текли ручьем.
Боярыня Варвара с таким бы удовольствием ей оплеуху влепила, что аж пальцы ныли. Вот размахнулась бы — и по морде, пока ум не вколотит!
Тьфу, дурища!
Только говорить о таком Аксинье нельзя было. Придется дурищу жалеть, по головке гладить, успокаивать.
Ей еще к сестре вернуться надобно, и в глаза ей смотреть, и улыбаться. А потому боярыня верные слова нашла, да там и стараться не надобно особо, такими как Аксинья управлять легко.
— Хочешь им всем отомстить?
Очень правильные слова оказались. Аксинья голову подняла, кулаки сжала.
— Хочу! А что делать-то надобно?
Вот дурища! Кто ж о таком спрашивает? И кому ты нужна, для тебя делать что-то? Видно, весь ум, который на двоих выдали, сестре достался!
Но о том Варвара тоже не сказала.
— Скоро уж царевич должен невесту свою назвать. Ты о том знаешь?
— На Красную Горку.
— Верно все. Только вот какое дело, на Красную Горку венчаться можно. А невесту и раньше назвать не грех, и она покамест может в палатах царских пожить, под присмотром матушки его. Понимаешь?
Аксинья умное лицо сделала, головой тряхнула, глазами сверкнула.
— Понимаю.
— А ты бы куда как лучшей царевной стала, нежели сестра твоя.
— Знаю. Только царевич лишь на нее смотрит.
— Пусть смотрит. Смотреть-то не вредно, деточка.
— А… что делать мне надобно?
— Я сейчас к царице схожу, пусть поговорит она с сыном. Когда назовет Федя свою невесту завтра же, кто ему возразить сможет?
— Никто…
— Вот. А ты пока ляг, поспи. Давай я тебя уложу, вот так… авось и устроится все.
— Правда?
Варвара кивнула.
— Конечно, правда.
И улыбка ее лицо ни на секунду не покинула.
Уж потом, из комнаты выйдя, она выдохнула тяжко, пот со лба вытерла, Платон супругу приобнял, поцеловал.
— Такая дурочка?
— Ох, и не говори, муженек. Сил моих на нее нет. Но управляема, того не отнять.
— Тогда я сейчас к царице. Она с Феденькой поговорит, а ты сходи, с Устиньей разберись, не подняла б боярышня шума раньше времени.
— Хорошо.
— Нам и надо-то самую малость. День — другой, а там и сложится все.
Варвара с этим была согласна полностью.
Один прыжок.
Одно движение!
И вот уже в когтях у кошки бьется пойманная мышь.
Пары часов им будет достаточно для задуманного, но до того кое-что подготовить надобно. И Любаве тяжелее всех придется. Ей с Федором говорить, ей Патриарха убеждать, ей потом перед государем ответ держать.
Да и не страшно.
Потом-то уж всяко лучше будет. Платон жену в щеку поцеловал и к Любаве направился, а Варвара в другую сторону пошла. К Устинье Заболоцкой.
Одну сестру она знает. Пришло время с другой разобраться.
* * *
Устя у себя сидела, кружево плела почти не глядя, о своем думала. Не занимала ее мысли Марфа бедолажная, что смогла она — все сделала, про рощу сказала, про монастырь упредила, более она ничем помочь не сможет. Марфе и легче сейчас, для нее все кончилось. А вот Устинье еще вариться с этим и вариться, и понять хотелось бы, что с Федором происходит. Приступ этот… родовое проклятье? Порча?
А ведь и такое быть может.
Инстинктивно Федора тянет к тем, кто помощь ему оказать может. К ней.
К той…
Как же ту девку звали? На которой он женится? Которую Истерман найдет?
Марта? Мария? Какое-то очень простое имя, в Россе ее Машкой кликали. Могла она той же силой обладать? Могла…
Не каждый, в ком сила да кровь есть, волхвом становится. Вот и Машка эта не стала даже травницей, но сила-то была в ней, несомненно.
А вот Устинью заменить смогла она. Федор на подмену согласился, потому что Устя… конечно же! Ее просто досуха высосали! Она уж потом восстановилась, в монастыре!
А Машка, надо полагать, даже если слаба была, а все ж кусочек пищи лучше, чем вовсе ничего.
А потом как Федор думал обходиться?
Хотя мог и еще кто-то быть, тоже о своей силе не знающий. Просто — быть. Не всем же замуж предлагают, кого-то и любовницей сделать можно, к примеру.
Могло такое быть?
Ой как могло…
Как бы так приглядеться? Или кровь Федора добыть? Ей же и в голову не пришло его чем царапнуть! А могла, могла бы попробовать! Тогда и ответ получила бы!
Надо бы с прабабушкой поговорить.
Ой как надобно — и не только поговорить, но и показать ей Федора с Любавой вдвоем, и на кровь бы их поглядеть, Устя-то не видит многое, а что видит может понять неправильно! Но Агафье в палаты царские хода нет. Она на глаза патриарху попадаться не захочет, и царице, и… надобно с Борисом поговорить. Может, и удастся сюда бабушку провести? Федора-то видела волхва, а Любаву? И спросить бы, может,есть на них что? Вот, на Усте — коловорот, а эти так и ходят беззащитными? Ведь и на Любаве постоянно побрякушек, что в