Правда, не думаю о том, что случилось бы после этого.
Наконец Кэти встает, чмокает меня в щеку, и мы прощаемся до завтрашнего утра в школе. Впервые я вновь смогу шататься без спроса после школы, никуда не торопясь и не боясь ничего не успеть. Заведенный режим можно стереть ластиком, как ненужную запись.
НЕТ – исправительным работам.
НЕТ – постоянному контролю.
НЕТ – нормированным прогулкам.
Теперь всему только ДА.
Я вновь берусь за метлу и принимаюсь энергично мести. Я даже забываюсь, где я, уже представляя, как вечером проведу время с Тэдом, когда меня вдруг кто-то небрежно трогает за плечо. Думаю, так трогают за плечо бабенцию в метро, которая наступила тебе на новую белую кроссовку.
Я оборачиваюсь и совершенно не удивляюсь, увидев напротив Сантино. Что ж, то, что он передаст мне свой мерзопакостный список или что он там писал, было одним из вариантов. Иначе зачем ему тогда этим заниматься?
Я скрещиваю руки, когда вижу в его руках тот самый блокнот, только теперь закрытый.
– Что? – бросаю я резче нужного.
– Хотела узнать, что я делаю, – он это говорит, а не спрашивает, после чего открывает блокнот на нужной странице и протягивает мне, – держи.
Я не беру его в руки – мало ли, в чем загвоздка. Но, однако, это не мешает мне смотреть, что там написано.
Точнее, нарисовано.
Этот блокнот без линий – чисто белые страницы. Точнее, желтые и не особо-то пригодные для рисования, но не суть. На одной из страниц нарисована какая-то карикатура по шею. Эта самая шея – словно спичка, зато лицо – ого-го, и правда как шар. Губы большие, нос маленький. Пышные волосы делают лицо еще круглее.
С правого бока подписано: 04.29 (видимо, дата окончания, потому что это сегодняшнее число).
С правого бока: Анжела.
Он не знает моей фамилии, но она и не нужна, чтобы сопоставить имя Анжела с огромной харей, которая едва поместилась на страницу.
Гадости, как я и думала.
– Ха-ха-ха, – отчеканиваю я сухо, – как смешно.
Я пытаюсь выдрать страницу, но для этого надо было взять в руки блокнот. Рамос успевает одернуть его прежде, и у меня не получается подцепить лист. Я фыркаю и складываю руки на груди.
– Не понравилось? – равнодушно спрашивает он, теперь глядя на свое творение, словно удивляясь, что он передал не так.
– Издеваешься? – злюсь я, едва не плюясь слюной, – ты нарисовал меня жирной страшной уродиной, с лицом на лист, и удивляешься, почему мне не понравилось? Придурок, – осмеливаюсь все-таки сказать я, – и портрет твой идиотский.
Я уже собираюсь взяться вновь за метлу, когда он ухмыляется, вновь глядя с рисунка на меня:
– Это шарж, а не портрет.
– Да мне плевать, хоть пейзаж.
– Ты знаешь, что такое шарж? – уточняет он.
Я знаю. Когда нарочно увеличивают более выдающиеся черты лица. Я видела в сети шарж Джоли – она с огромными уродливыми губищами, носом, как у Волан-де-Морта, и глазами навыкате. Короче, как я понимаю, в шарже нарочно преувеличиваются все недостатки (или уродуются достоинства) человека.
Самое идиотское, что могли изобрести. Фигня, которая нацелена на оскорбление, да и только. Об этом я и сообщаю Сантино самым холодным тоном, на который только способна.
– Не всегда, – жмет он плечами, больше заинтересованный своим творением, чем моей реакцией, – по большей части шаржи несут чисто веселый посыл. Типа, это забавно.
Я вновь гляжу на свой шарж. Это обидно, а не забавно.
– Очень смешно, – фыркаю я, – так я еще никогда не веселилась.
Он вновь жмет плечами:
– Как хочешь, – закрывает блокнот и сует себе в задний карман, – я не собирался тебя оскорблять.
Я так не думаю, но решаю оставить свое мнение при себе. Однако если бы он мне дал сейчас этот рисунок, я бы разодрала его в клочья. И возможно даже, как советовала Кэти, бросила ему в лицо. Он надавил на мою самую больную мозоль, над которой я невластна, – форму моего лица.
Однако Сантино не уходит, и я вновь недовольно спрашиваю:
– Что еще?
– У тебя сегодня последний день, – скучающе замечает он, – так что надо обсудить твой должок.
Я возмущенно распахиваю глаза. Прошло уже больше полумесяца – я была уверена, что он либо забыл давно о моем «долге», либо с барского плеча решил мне его простить. Мол, девушка была в беде, нуждалась в мужской помощи, и он ничего не потребует взамен. Но нет, на это у него память хороша. И вызнал как-то, что я сегодня последний день, и не забыл про должок.
Однако мне остается лишь фыркнуть:
– Что ты хочешь?
– Один вечер, – небрежно сообщает он, словно попросил ручку или карандаш.
– Что значит – один вечер?
На ум сразу приходит идиотская сценка из последней части Шрека, где главный злодей попросил у Шрека один день из его жизни, из-за чего испоганил всю его жизнь и вообще благодаря этому дню сделал так, что тот никогда не рождался.
Глупость.
– То и значит. Проведи со мной один вечер.
Я озадаченно пялюсь на него, словно он заговорил на иностранном.
– Это свидание?
По крайней мере, очень на это похоже, но Сантино неоднозначно кривит губы и уклончиво отвечает:
– Не совсем.
Логично. С чего ему звать меня на свидание? Это было бы странно даже для Рамоса. Тогда зачем ему мой вечер? Не день, не утро, а именно вечер. Зная, какой Сантино ненадежный элемент, я решаю, что отдавать ему вечер крайне рискованно.
Мало ли, что он может подстроить. Да и его компания, особенно после увиденного шаржа, меня совсем не прельщает.
– Знаешь, спасибо за приглашение, – отвечаю я, – но я пас.
Он изгибает бровь, и я узнаю этот пытливо-угрожающий взгляд:
– Это не приглашение, а плата. Ты мне должна.
Я даже теряюсь. Он что, требует от меня провести с ним вечер? Какой в этом смысл? У человека всегда должен быть выбор на такие мероприятия, иначе получится кошмар. Какой толк куда-то меня вытаскивать, если я все время буду его ненавидеть, и совсем не тихо?
Но увидев мою растерянность, он подмигивает и заговорщически добавляет:
– Я увидел в тебе искру – хочу понять, можно ли разжечь из нее пламя.
И что это значит?
Только одно – похоже, у меня нет выбора.
– И какой ты хочешь вечер? – мрачно спрашиваю я, уже решив заранее обзавестись перцовым