Не знаю, как лучше – листать самой или нет, – и в итоге протягиваю ему телефон, но так, чтобы экран и я видела. Он берет его, внимательно глядя на маленькую девочку на фото. Темные волосы, темные глаза. Его настоящая мини-копия.
– Можешь листать вправо, – говорю я.
Он так и делает. Одна фотка за другой. Вначале она на руках у моей мамы, потом уже на сама на диване. Вот извозилась в шоколаде, а здесь у нее шоколад забрали, и она плачет. На следующей она уже капризно вопит, пытаясь криком добиться шоколада обратно.
Замечаю, что с каждой просмотренной фоткой на губах Сантино все различимее проступает улыбка. Сначала неуверенная, недоверчивая и едва заметная, потом чуть шире, осторожная. Когда я показываю ему ролик, где Олив вовсю презентует миру слово «педик», он уже смеется.
– Это Кэти научила, теперь никак не отучить, – с легкой усмешкой замечаю я.
Ролик заканчивается, и он продолжает смеяться, отдав мне телефон. Как раз в этот момент его окликает кто-то из организаторов, но он отмахивается, даже не повернувшись.
Тогда мужчина повторяет еще раз, уже подходя, и Сантино с раздражением оборачивается:
– Позже, я занят.
Сталь в его голосе заставляет мужчину кивнуть, хоть и вижу на его лице некоторое недовольство.
Блокирую свой телефон и сую в карман. Ну вот вроде и все, считай, рассказала. Кэти может мной гордиться.
– Лучше не надо, – говорю ему я, – если дела, ты лучше разберись. Мне, по большому счету, уже пора.
– Подожди, – просит он, – собственно, я все еще предлагаю продолжить разговор в кафе.
Я мнусь. Очевидно, как он сам говорил три года назад, он зовет «не просто пообщаться». Пытаюсь понять, что за этим скрывается, и в итоге спрашиваю:
– А у тебя сейчас есть кто-нибудь?
Кольца на пальце нет, но это не мешает обзавестись девушкой.
– Нет.
Или сказать, что ее нет. Но почему-то мне хочется ему верить, а не искать поводы для отказа. Пусть я и пришла на выставку, но подошел ко мне он.
– А после можем поехать к тебе, – предлагает он, и от такой быстрой смены координат я выпучиваю глаза.
Сантино смеется и поясняет:
– Ты не так поняла. Я про то, чтобы увидеть Олив. Не на фотке, а вживую, так сказать. Она же с тобой живет, как я понял?
– Да. Но… – Я оборачиваюсь на людей и картины, на полный зал. – Надо дождаться, наверное, окончания выставки?
Он равнодушно отмахивается:
– Плевать, сегодня справятся без меня.
Впрочем, спорить совсем не хочется. Я улыбаюсь, а уже через час мы сидим в лучшем ресторане Нью-Йорка. Конечно, я немного ошалела, когда его водитель остановил машину здесь.
– Ты же говорил про кафе, – шепчу я изумленно, – я думала, ты имеешь в виду обычную кофейню…
– Времена меняются, – хитро скалится он и подмигивает мне, словно рассказал какой-то секрет.
Хорошо, что Кэти заставила меня одеться прилично. Не представляю, как бы переступила порог этого ресторана в джинсах или футболке. Кажется, все здесь пропитано роскошью и деньгами.
Сантино украдкой смотрит на меня, пока нас проводят к столику (подальше от шума, как попросил он), и кажется чрезвычайно доволен эффектом, оказанным на меня этим местом.
Наконец я усаживаюсь в мягкое кресло и неловко складываю руки на столе, но тут же убираю их. Помню, как мама говорила, что локти на столе – первый признак отсутствия этикета.
Сантино же чувствует себя куда как свободнее, но смотрит при этом только на меня, словно не видит всей это красоты вокруг, всех этих шикарно разодетых людей…
Ага, и о чем нам говорить?
Я молчу и жду, что он что-то предложит, раз это он позвал меня сюда. Может, даст меню или сам позовет официанта и сделает выбор за нас обоих. Ну, что-нибудь, я не знаю.
Но он лишь молча смотрит на меня, словно испытывая, после чего выдает будничным тоном:
– Я люблю тебя.
Чувствую, что краснею как свекла, а лоб покрывается испариной.
– Ты сам говорил, что нам надо без признаний, иначе будет еще больнее…
– Не будет, – доверительно говорит он и протягивает ко мне через стол руки, в итоге взяв в обе свои ладони мои.
Его кожа, как всегда, горячее моей. От его касаний мысли окончательно путаются. Три года – столько я не ощущала его прикосновений и думала, честно сказать, что и не ощущу больше.
– Не будет, – повторяет он, – потому что нам больше не надо разлучаться. Разве ты не видишь?
Он окидывает взглядом ресторан, как бы в общем заявляя о своем новом положении в обществе:
– Я изменил обстоятельства. Изменил то, что мешало нам. Теперь все иначе. Я могу быть с тобой, где захочешь, в любой точке мира. Могу купить жилье в Нью-Йорке, а можем все втроем переехать в любой другой город, какой нам понравится.
Его глаза горят надеждой:
– Я безумно люблю тебя, Анжи. Как раньше, как всегда, как в любую минуту этих чертовых лет. И я знаю, что ты любишь меня, иначе бы не сидела сейчас со мной, не пришла бы на выставку и не воспитывала бы нашу дочь. Единственное, чего я хочу, – это быть с тобой.
– И больше никогда не расставаться?
Облегченная усмешка скользит на его губах:
– Да, детка, и больше никогда не расставаться.
Не верю, что все может быть так хорошо, что все может стать так хорошо в одну минуту, но заставляю себя поверить. Я смеюсь, и в течение всего вечера мы только и делаем, что болтаем, целуемся, очень много целуемся, словно школьники. Потом он пересаживается на мое кресло, а меня усаживает на колени.
И мы обнимаемся, целуемся, дурачимся и наслаждаемся друг другом, как только можем, словно пытаясь наверстать за один вечер все упущенные друг без друга три года.
Ему названивает телефон, но он сбрасывает его, а после отключает.
– Может, по выставке? – говорю я.
– Плевать, – отмахивается он, – сегодня меня ни для кого нет.
Он обольстительно ухмыляется и теснее прижимает меня к себе, совершенно не обращая внимания на людей:
– Только для тебя.
Единственное, что мы в итоге заказываем, – это вино, и то так и не открываем его, хотя судя по облизывающемуся взгляду официанта, оно какое-то суперкрутое.
Но нам не до него. Есть только я и Сантино, и больше никто не нужен.
Наконец он спохватывается и смотрит на время.
– Папа заругает, если поздно придешь домой? – усмехаюсь я.
– Ага, – смеется он и щиплет меня за бок, – пошли, нам реально пора.
– Куда?