Мать, как все женщины её поколения, действовала на два фронта: после работы в школе готовила еду, обшивала детей, стирала, хлопотала об их здоровье, но главное – разрабатывала стратегию развития. Отец не имел дальнего прицела; мать имела. В 1981 году она решила, что семья должна уехать из родительской вотчины, и обосноваться на новом месте, в городе Электросталь, в 50 км от Москвы. Дети росли, им нужно было получать высшее образование. Отец выступил резко против переезда, его всё устраивало, он обретался как у Христа за пазухой: три мастерские, два гаража. Но мать настояла.
* * *
Не помню, в какой момент у меня возникла идея уговорить деда написать воспоминания.
О детстве и юности дед нам часто рассказывал. Все знали, что он родился в деревне старообрядцев, неподалёку от города Павлово-на-Оке. Не знаю, верил ли он в бога, – если и верил, то тщательно это скрывал. Икон, молитвенников и Библии в доме не держал. Советский педагог, вдобавок директор школы и член КПСС, о таком не мог и помыслить. Однако не помню, чтобы он проповедовал научный атеизм. И если дед отправлялся в путешествие и видел действующую церковь – обязательно заходил полюбопытствовать.
В Советском Союзе церковь имела особый статус. Каждый школьник знал, что церкви есть, но они «отделены от государства»; мы не вдумывались в значение этой формулировки. Детей воспитывали атеистами с первых школьных классов. Место бога занимал дедушка Ленин. Вместо Ветхого Завета мы имели труды Маркса и Энгельса, вместо Нового Завета – историю Октябрьской революции. Члены Политбюро ЦК КПСС, во главе с Брежневым, воспринимались вроде святых.
В годы советской власти старики не писали мемуаров и воспоминаний. В очень ограниченном количестве выходили только военные мемуары военачальников и генералов – приглаженные, тщательно проверенные цензурой, они публиковались в специализированных издательствах: «Политиздат», «Воениздат».
Простые граждане – такие, как мой дед, – и не мечтали о публикации своих биографических сочинений. Человек мог написать хоть тысячу страниц – но что делать дальше? Можно распечатать на пишущей машинке. Как пел изгнанный из страны поэт Галич – «“Эрика” берёт четыре копии, вот и всё! …А этого достаточно!».
Однако самиздат пребывал под негласным запретом. Все копировальные машины – сейчас мы называем их ксероксы – ставились на учёт в КГБ. Более того, существовала отдельная инструкция для работников МВД: если гражданин попадал под следствие, не обязательно даже по политической статье, а, например, по делам о воровстве или хищениях, – в его доме проводился обыск, и все найденные рукописи, выполненные от руки или отпечатанные на машинке, изымались в обязательном порядке. Эта инструкция неукоснительно выполнялась вплоть до начала девяностых. Когда мой 22-летний друг Юрий Бычков в 1991 году был арестован по обвинению в мошенничестве, в его комнате, в доме родителей, произвели обыск и забрали все рукописи; Юра Бычков имел способности к сочинительству, пробовал писать рассказы; забрали всё. Потом, правда, вернули.
Люди умные, думающие – всё это знали. Напишешь – в лучшем случае можно сделать три или четыре машинописных копии, кустарно переплести и раздать друзьям. Но что дальше? Друзья дадут почитать приятелям, кто-нибудь сообщит в райком… А вдруг в тексте найдутся неуважительные отзывы о деятельности партии и правительства? Или, не дай бог, критика?
В 1965 году отставленный от власти Никита Хрущёв стал диктовать мемуары, и одновременно тем же самым занялся ближайший сподвижник Хрущёва, Анастас Микоян, ушедший на пенсию по достижении 70-летнего возраста. Хрущёва пытались отговорить. История написания и публикации мемуаров Хрущёва – настоящий «True Detective».
Впервые они были опубликованы (в сокращённом виде) издательским холдингом «Time» в журнале «Life» в 1970 году, затем должны были выйти отдельной книгой, но даже и журнальная публикация вызвала скандал. Хрущёва – уже лишённого власти пенсионера – вызвали в Кремль, потребовали осудить публикацию; это послужило причиной сердечного приступа и последующей смерти бывшего лидера СССР.
В то же самое время Анастас Микоян закончил первый том своих воспоминаний «Дорогой борьбы», но, даже несмотря на свой статус бывшего члена Политбюро, сумел опубликовать их с большим трудом. Следующие тома так и не вышли в свет: их готовили к печати, но в 1978 году, после смерти Микояна, публикация была остановлена по личному распоряжению Суслова.
К началу семидесятых руководство СССР уже взяло твёрдый курс на переписывание истории. Была разработана новая концепция: можно и нужно говорить про Ленина и про его правую руку, чекиста Дзержинского, «Железного Феликса», а также про синклит «героев Гражданской войны»: Щорса, Котовского, Фрунзе, Чапаева, Будённого. Далее в историческом периоде длиной в целых 40 лет – с момента смерти Ленина и вплоть до появления на политической сцене Брежнева – была умышленно создана лакуна. Новые поколения советских граждан должны были думать, что товарищ Сталин – это полководец, выигравший великую войну, и что он опирался в этом деле на маршалов Жукова и Рокоссовского, а также на верного друга, наркоминдела товарища Молотова. Все прочие имена тщательно вымарали – Троцкого, Тухачевского, Якира, Гамарника, Уборевича, Маленкова, Вознесенского, Кагановича, Микояна… И, разумеется, наркомов НКВД (МГБ) – Ягоду, Ежова и Берию. Примерно к 1972 году эта концепция была разработана в деталях.
И, конечно, создание мемуаров, воспоминаний и семейных хроник рядовыми гражданами страны в этой концепции не было предусмотрено. А вдруг граждане начнут вспоминать и описывать репрессии? Коллективизацию? Лагеря?
Вот почему мой дед Константин – коммунист, директор школы, заслуженный учитель – не писал воспоминаний. Но, конечно, в итоге он решился на их написание не потому, что я, 15-летний внук, его уговорил; он взял в руки авторучку – только в 1986 году, когда стало ясно, что времена изменились.
Пока он возглавлял школу, пока