Нагретая кожа обивки, мягкие сиденья, хороший обед – что еще надо в пути? Только хороший собеседник, и Лебедев этому условию удовлетворял вполне.
Говорили мы в основном о науке, и я еще раз убедился, что мощный, тренированный ум куда лучше, чем просто знания, даже из будущего века – Петр Николаевич мгновенно схватывал мои «дилетантские рассуждения», за которые я выдавал обрывки физических знаний, полученных в институте и школе. Естественным образом дошли мы и до Нобелевской премии, впервые присужденной полгода тому назад – Рентгену за физику, Вант-Гоффу за химию, фон Берингу за медицину, Сюлли-Прюдому за литературу… Господи, кто все эти люди? Лучше бы Жюлю Верну дали… нет, Рентгена-то я знал, а вот остальные? Там ведь в списке лауреатов больше половины совсем незнакомые имена.
– А кому бы вы, Михаил Дмитриевич, присудили премию в нынешнем году?
Я хмыкнул и попытался отбояриться, но Лебедев был настойчив.
– Не знаю, как это отвечает требованиям к кандидатам, но из крупных писателей я вижу Толстого и Сенкевича. Из медиков – Павлова и Коха, с химией я знаком слабо…
– О, я смотрю, вы больше радеете за российских кандидатов!
– Ну, по крайней мере, я знаю их лучше, чем прочих.
– Хорошо, а кому за физику?
– О присутствующих не говорят?
Лебедев засмеялся и отмахнулся.
– Не скромничайте, Петр Николаевич, не в этом году, так позже. А сейчас… пожалуй, Лоренцу. Возможно, Беккерелю за радиоактивность, или лорду Рэлею, – перечислил я пришедших на ум крупных физиков.
– А Рэлею за что?
– За аргон. – О, а вот и шанс подвигнуть визави на исследования в нужном направлении. – Кстати, есть у меня предчувствие, что аргон будет светиться, если через него пропустить электрический ток. И остальные благородные газы наверняка тоже. Черт его знает, почему мне так кажется, интуиция, наверное.
– Хм, вот вашей интуиции я бы доверился.
– Так за чем же дело стало? Альберт устроит вам возможность поработать в цюрихском Политехе, расходы я беру на себя, потому как это моя идея, будете лечиться и заниматься физикой, поди плохо.
– Посмотрим, посмотрим… А за содействие установлению мира?
– Тут я точно пас. Вон, давеча президент Франции Лубе в Петербург приезжал, так и то, не о мире же говорить.
– Почему же не о мире? – продолжал расспросы Лебедев.
– Между Россией и Францией – Германия, которую французы ненавидят и мечтают отбить у них Эльзас с Лотарингией, что невозможно без русской помощи. Так что я вижу кругом если не войну, то подготовку к войне; одно счастье, что англичане с бурами наконец-то замирились.
* * *
Вялотекущая фаза Англо-бурской войны затянулась почти на два года – англичане после взятия столиц обкладывали Трансвааль и Оранжевую сетью блокгаузов, а бурские генералы партизанили в буше, иногда прорываясь в Капскую колонию. Но силы были несравнимы, дело неуклонно шло к финалу, и переговоры, шедшие всю весну вместо боев, в конце мая завершились подписанием де-юре мирного договора, а де-факто капитуляцией буров в обмен на амнистию.
Егор Медведник проявился как раз с началом переговоров, ему хватило ума понять, что веселье кончено и пора сматывать удочки. Группа его выросла до пяти человек за счет двух ирландцев еще из Кимберли и одного русского, прибившегося к ним уже в партизанском отряде. Левых документов, снятых с убитых, хватало, и они благополучно выбрались через Дурбан, откуда на пароходе через Суэцкий канал попали в Италию. В Александрии и Риме их ждали телеграммы Красина, так что отрядик двинулся в Швейцарию по указанному маршруту, осел в пригороде Женевы и дал телеграмму о прибытии.
В Цюрихе я сдал Лебедева на руки Эйнштейну и доктору Амслеру и тоже поехал в Женеву, где меня дожидался Никита Вельяминов, один из «буров», учившийся в тамошнем университете. За год он основательно обустроил местную «резидентуру», причем держался поодаль от эмигрантской тусовки, несмотря на активные попытки вовлечь его в социал-демократические или эсеровские круги. На связи у него был десяток студентов-«большевиков», причем только двое видели его лично, а для всякого рода специфических поручений он привлекал «товарищей Жана и Мишеля», двух французских анархистов – натуральных боевиков, которым идейная окраска была, в общем-то, пофиг, а полученные от Никиты франки они вряд ли тратили на революцию.
Среди прочих достоинств Никита был поклонником сэра Артура Конан-Дойля, отчего активно использовал холмсовское ноу-хау – мальчишек-наблюдателей. Французы, как только стало известно, что Медведник с группой снял шале в Бельвю, съездили туда и за несколько франков организовали пацанов на слежку за домом. И теперь Мишель, пока мы тряслись в пролетке, которой правил Жан, рассказывал диспозицию – предвидя возможные закидоны Егора, на встречу мы выдвинулись вчетвером.
– Ваш товарищ, – тут Мишель саркастически скривил рожу, давая понять, что не одобряет действия Медведника, – снял за немалые деньги здоровенное шале прямо у воды, с причалом на пару лодок.
Так, а откуда у Егора такие средства? Неужто алмазы?
– Участок справа незастроен, – продолжил Мишель, – слева пустующий дом. В шале два этажа и жилой чердак, пятнадцать или шестнадцать комнат, прислуга приходит через день, сегодня ее не будет. За продуктами ходят сами, в несколько магазинчиков чуть дальше по рю Лозанн или на рынок по утрам у станции.
– Вон тот дом, ждите меня у пристани, – метрах в двухстах до большого шале Мишель спрыгнул на дорогу. Из-под дерева ему навстречу поднялся местный гаврош, складывая ножик, которым он только что выстругивал прутик.
Дом, вернее, роскошное шале осталось сзади справа, а мы доехали до будки паромщика и принялись изучать расписание. Минут через десять нас нагнал Мишель.
– Дело плохо. Часа полтора назад один из живущих в шале ушел, видимо, за едой, и до сих пор не вернулся, а полчаса назад в дом вошли пять или шесть мужчин, которых пацан назвал «англичанами». Он пролез прямо к двери и слышал возню, удары и падения, потом стихло, и он смылся.
Все посмотрели на меня. Черт, я же за старшего, и мне решать, а сердце-то в пятки ушло, стремно…
Так, что мы имеем? Если Егор продал алмазы, а это