Черчилль все еще был отстранен от военного кабинета, но новый премьер-министр Дэвид Ллойд Джордж постепенно восстанавливал его роль и положение. Грядущий мир — а для многих регионов, от России до Ближнего Востока, совсем не мир, а лишь дальнейшее насилие и новые смерти, — станет проверкой для нового опыта и суждений Черчилля.
Между тем в разгар самой отвратительной из всех войн, уже по возвращении в Британию, случались в жизни Черчилля и неожиданные более светлые, легкие моменты. Круг его общения вскоре расширился, и в очень неожиданном направлении.
Сомнительные знакомства. Айвор Новелло, 1917 год
[42]
За несколько лет до того, как Ноэл Кауард обаял лондонцев — как из высших, так и из низших слоев — своей остроумной и острой драматургией, видное место в лондонском музыкальном театре, а позже на экранах кинотеатров занимала еще более яркая фигура. Айвор Новелло (урожденный Дэвид Айвор Дэвис) был парнем из Кардиффа с развитым слухом к сложной гармонии. К двадцати одному году он написал ставшую чрезвычайно популярной военную песню Keep the Home Fires Burning («Поддерживай огонь в доме»). В 1916 году Новелло присоединился к британскому прототипу ВВС… и, хотя оказался на редкость неудачливым пилотом, высшее общество принимало его с распростертыми объятиями…
Черчиллю Айвора Новелло представил все тот же Эдди Марш. Новелло и Марш были близкими друзьями. Биограф Новелло Джеймс Хардинг писал об этом так:
«Леди Рэндольф Черчилль пригласила Марша с Новелло… отобедать, потому что [песня] «Поддерживай огонь в доме»… стала национальным достоянием, и ее сын очень хотел познакомиться с написавшим ее молодым композитором. Он [Уинстон], очевидно, отлично разбирался в мюзик-холльных песнях своих дней в Сандхерсте, и, хотя они писались задолго до Новелло, гостю-композитору удалось с честью справиться со своей частью дела, подхватывая и напевая песни, названия которых всплывали в памяти господина Черчилля. Но в какой-то момент возникла заминка. “А знаете, — сказал господин Черчилль, — вам было бы лучше дома?” Марш и его протеже обменялись взглядами. Уж не сходит ли молодой летчик с ума? Как выяснилось, “Вам было бы лучше дома” — название единственной песни, которой Новелло никогда раньше не слышал».
Есть еще одна, маловероятная, история о Черчилле и Новелло, которую приписывают Сомерсету Моэму. Хардинг описывал ее так:
«Моэма с Черчиллем связывали довольно близкие отношения, и однажды писатель спросил: “Уинстон, твоя мать сказала, что у тебя в юности были отношения с мужчинами”.
— Это неправда! — ответил Черчилль. — Хотя однажды я лежал рядом с мужчиной.
— И кто это был?
— Айвор Новелло.
— И как это было?
— Музыкально»[43].
«Красные» под каждой кроватью. Клэр Шеридан, 1920 год
[44]
Черчилль действительно нашел в войне и ее горьких последствиях некую форму искупления. После того как Ллойд Джордж вернул его в правительство, его власть и влияние вновь начали расти. В послевоенное время он занимал пост государственного секретаря по делам авиации (контролировал зарождающиеся ВВС Великобритании), оставаясь также госсекретарем по военным делам.
После революции в России Черчилль был преисполнен решимости задушить коммунизм «в колыбели». Он считал большевизм идеологией, угрожавшей опрокинуть основы человеческой цивилизации.
В личной жизни Черчилля царило полное согласие. К 1920 году у них с Клементиной было трое детей: Диана, 1909 года рождения; единственный сын Рэндольф, родившийся в 1911 году и избалованный отцом с момента рождения, и Сара (родилась в 1914 году). Четвертый ребенок, малышка Мэриголд, появилась на свет в 1918 году, но вскоре умерла. Довоенный мир безмятежных уик-эндов, наполненных живописью и огромным количеством выпивки для отца семейства, был с трудом восстановлен, но образы братьев по оружию, потерянных на полях сражений, никогда не перестанут преследовать Черчилля.
«[Он] мог сидеть неподвижно минуты три максимум, после чего начинал ерзать», — писала его двоюродная сестра, скульптор Клэр Шеридан, которая изо всех сил пыталась заставить Черчилля позировать себе. В искусстве они были родственными душами; в политике же — совершенно разными вселенными. Клэр, например, с искренним восхищением наблюдала за историческими событиями, охватившими Санкт-Петербург и Москву.
Мог ли революционный пожар, пожиравший Россию и ее правящий класс, распространиться по всей Европе? После Первой мировой войны серьезные беспорядки начались на улицах городов Германии: немецкие коммунисты организовали собственную революцию против солдат из добровольческих корпусов. А Россию с 1918 по 1921 год буквально заливало кровью страшнейшей Гражданской войны. Ленин и Троцкий стремились зацементировать коммунистический порядок; «белые» старались уничтожить эту зарождающуюся автократию. Уинстон Черчилль относился к тем британцам, которые решительно выступали за помощь «белым». Но его двоюродная сестра Клэр — дочь сестры матери Черчилля — придерживалась противоположной точки зрения.
Клэр нередко называли «проблемной», однако тут стоит учитывать, что эта женщина пережила страшную трагедию. Ее дочка Элизабет умерла еще ребенком в 1914 году. Клэр была молодой вдовой: ее муж Уилфред погиб на войне. Как и многие жители Британии и Европы, после тех страшных событий женщина в какой-то момент обнаружила, что все ее жизненные ориентиры перевернулись с ног на голову. Может, из-за этого у нее выработался позитивный взгляд на новый мир, который, судя по всему, намеревался построить Ленин?
Отношения Клэр со знаменитым кузеном были теплыми и всепрощающими, во всяком случае до конца 1920 года, когда она отправилась в Советский Союз. В своих мемуарах она вспоминает короткую беседу с Черчиллем и еще одним двоюродным братом, имевшую место недалеко от Ричмонда-на-Темзе, описывая происходившее в форме творческого отступления:
«В 1920 году моя карьера скульптора подошла к своему пику: двоюродный брат Уинстона, Фредди Гест, министр по делам авиации, поручил мне вылепить бюсты некоторых известных современников, его друзей. Я провела много недель в доме Фредди, в Темплтоне, неподалеку от Рохэмптона. Там гостили тогда также Уинстон с женой и Ф. Э. (лорд Биркенхед, большой друг Черчилля. — С. М.); просторную комнату с северной стороны превратили в студию. Уинстон там занимался живописью, а я лепила. Иногда к нам присоединялся Эмброуз Макэвой, который пытался писать портрет Уинстона, пока Уинстон писал мой портрет, а я лепила его с натуры. Ни один из нас