Но до этого была школа.
Мальчишки. Лео Эмери, 1886 год
[11]
После подготовительной школы Черчилля — по его собственному признанию, от природы не слишком успешного ученика — отправили в школу Харроу: похожее на деревню учебное заведение на холме с видом на далекий Лондон. Хотя позже Черчилль утверждал, что спряжение латинских глаголов и арифметика были для него непреодолимыми ужасами, под крылом доброжелательного директора школы доктора Велдона мальчик процветал, обретя уверенность в себе и сформировав на редкость прогрессивные взгляды на образование (в числе прочего благодаря использованию учителями в качестве учебных пособий слайдов и волшебных фонарей для проекции фильмов). Этих взглядов он будет придерживаться и станет их пропагандировать всю оставшуюся жизнь.
«Был один из моих младших однокашников, с которым я сравнительно мало виделся в Харроу, но гораздо больше впоследствии, и с которым пребывал (если цитировать его же дарственную надпись на одном из томов “Мирового кризиса”[12]) “в постоянно меняющихся, но неизменно добрых отношениях”, а именно Уинстон Черчилль», — писал Лео Эмери, друг Черчилля на всю жизнь и человек, благодаря которому мир сегодня знает о том юном хулигане, с которым Эмери познакомился на школьной скамье.
«[Черчилль] в своей книге “Мои ранние годы”[13] очень забавно описал нашу первую встречу, — вспоминал Эмери в своих мемуарах. — Я стоял на краю школьного бассейна “Дакер”, как вдруг кто-то пнул меня ногой в спину, и я полетел в воду. Я всплыл, захлебываясь, и обнаружил, что виновником этого надругательства был шестиклассник, рыжеволосый веснушчатый мальчишка, которого я прежде никогда не видел».
Лео Эмери — впоследствии коллега Черчилля по Кабинету министров, его друг и тоже ярый противник политики умиротворения Гитлера — описал ту первую встречу с искренней теплотой, хоть и упустил пару важных фактов, рассказывая о немедленном возмездии, настигшем обидчика. Прежде всего он умолчал, что Черчилль, перед тем как столкнуть его в воду, сдернул с него полотенце, и он полетел в бассейн совсем голым. «Я немедленно и основательно отомстил ему физически — поймал и свалился в воду вместе с ним, чтобы научить его уважать авторитет старших». По воспоминаниям Черчилля, Эмери поступил суровее: схватив нахала, швырнул его в самый глубокий конец бассейна.
В жизни Черчилля и Эмери будет много параллелей. Оба будут репортерами во время Второй англо-бурской войны (1899–1902; британцы и белые африкаанс ожесточенно сражались на юге Африки, частично за золотые месторождения). Оба будут работать в британском правительстве (Черчилль — в качестве премьер-министра, Эмери — министра по делам колоний) в 1920-х, и оба встанут плечом к плечу в мрачные 1930-е, изо всех сил призывая Британию срочно приступить к перевооружению. К 1940-м и во время Второй мировой войны Эмери, ставший министром по делам Индии, с антипатией отзывался о резких высказываниях своего старого друга об этом субконтиненте и его народе.
Журналистская карьера Эмери в The Times была поистине выдающейся. В каком-то смысле началась она еще в школьной газете в Харроу, где он однажды взял нового колумниста вести рубрику о происшествиях. Позже он вспоминал об этом так:
«Забавно вспомнить, что я был первым редактором и цензором [Черчилля]. Однажды он пришел ко мне — я тогда редактировал школьную газету Harrovian — со статьей о недавнем командном соревновании боксеров, борцов и фехтовальщиков, которое проводилось в гимназии. Статья была крайне критичной, если не сказать грубой. Мне пришлось, невзирая на страстные, чуть ли не слезные протесты автора, вымарать синим карандашом несколько отборнейших острот. Но даже то, что я оставил, как и пара последующих статей его же авторства, явно выходило за рамки традиционно сдержанного тона нашей газеты. Как и следовало ожидать, наш директор, доктор Велдон, вызвал юного автора к себе в кабинет и обратился к нему с такими словами: “В последнее время я встречаю в Harrovian статьи, которые явно не способствуют росту авторитета законных властей школы. Все материалы в газете публикуются анонимно, и я не намерен выяснять, кто их написал. Однако если в газете появится еще что-то в том же духе, то, как это ни прискорбно, моим долгом будет выпороть вас”».
Армейские мечтатели. Ян Гамильтон, 1896 год
[14]
Следующий шаг большинства однокашников Черчилля по Харроу был вполне предсказуем: они поступали либо в Оксфордский, либо в Кембриджский университет. Родители Уинстона понимали, что путь их сына будет иным. Он и сам впоследствии еще не одно десятилетие задавался вопросом, как бы сложилась его жизнь, если бы основам классики и привычке к интеллектуальной строгости его обучали университетские преподаватели, а не он сам. Но его тянуло в армию. Он подал заявление в Королевский военный колледж в Сандхерсте и после нескольких туров экзаменов был туда принят. Для учебы на артиллерийском или инженерном отделении ему не хватило знаний математики. Но он отличался бесстрашием и обладал отменными навыками верховой езды, необходимыми для кавалерии. В 1895 году его сфотографировали в щегольском парадном мундире — пуританском, с вензелями и эполетами — 4-го собственного Ее Величества Гусарского полка; рыжие волосы гладко зачесаны, выражение лица не по годам серьезное. Страна в преддверии эпохи Виктории.
«Если нежно, но твердо исключить представительниц прекрасного пола, — писал генерал сэр Ян Гамильтон в 1930-е, — должен сказать, что никто… не затронул мою жизнь в столь многих аспектах, как Уинстон Черчилль. Действительно, он сделал так много, что моя история не была бы полной, если бы я не описывал его в странном вояже через десятилетия то как “Летучего голландца”, мчащегося вперед с мачтами без парусов, то как старого морехода[15], дрейфующего под опавшей парусиной в полный штиль, то возящегося с золотыми рыбками, как мальчишка».
Генерал сэр Ян Гамильтон был, пожалуй, самым викторианским из друзей Черчилля. Этот увешанный орденами солдат своими глазами видел очень и очень многое: от Индии и англо-бурских войн до сражения при Галлиполи уже в век, когда война стала более индустриальной. Худой, с шотландским носом и делающими его похожим на терьера бровями, в 1900 году Гамильтон впервые увидел свое имя на тысячах газетных прилавков, когда Черчилль,