Когда он вышел на берег, слуга обтер его и завернул в махровый халат. Он начал подниматься назад в дом по той же сотне ступенек, время от времени останавливаясь, чтобы посидеть, отдохнуть, поболтать и освежиться, хлебнув из ожидавшего его там графина».
Далее Уорделл восторгается тем, что Черчилль, судя по всему, сыграл важную роль — ведь он не раз упоминал в своих речах о «Соединенных Штатах Европы» — в достижении послевоенного континентального согласия, благодаря чему были сделаны первые шаги к Общему рынку. Он пишет, что недавно сформированный Совет Европы только что провел свое первое заседание в Страсбурге, и охотно приписывает Черчиллю заслугу в деле поддержки «воссоздания европейской семьи». Но факт остается фактом: в тот год Черчилль приехал в Кап-Д’Ай исключительно ради удовольствия. Как и во все последующие разы.
«В тот первый вечер мы втроем ужинали на открытой веранде. Очертания Монте-Карло вырисовывались на фоне вечернего неба, береговые огни отражались в глади моря, смешиваясь с зеркальными отражениями лучей от фонарей на маленьких лодках, бесшумно скользивших взад-вперед по заливу. Черчилль задумчиво смотрел на огни Монте-Карло. “Как же они притягательны! Вот бы сходить туда после ужина, — сказал он и надолго замолчал… — Но нет. Я не должен. Я обещал Клемми!” Далее он рассказал нам, что бывал в Монте-Карло, уже когда ушел с поста премьер-министра… Оказывается, он тогда обналичил чек, совершенно забыв об ограничениях на операции с иностранной валютой, которые сам же ввел. Он играл и проигрывал, наслаждаясь каждой минутой, до тех пор, пока вдруг не вспомнил, что совершает чудовищное преступление против законов Британии».
Это невероятно, но жесткий валютный контроль — из Британии позволялось вывезти только небольшую сумму наличными — действовал аж до 1979 года.
В тот отпуск Черчилль вместе с Бивербруком посетил государственного министра Монако, который открыто не одобрял азартные игры и ратовал за превращение Монте-Карло в культурный центр. Черчилля эта идея сильно позабавила — он с мягкой иронией согласился, что это место действительно прекрасно подходит для прослушивания музыки. И принялся петь министру одну из своих старых любимых мюзик-холльных песенок: «Я шагаю по Буа-Булонгу, / Независимый на вид, / Слышу, девушки вздыхают: / “Он, поди, миллионер!” / Они готовы умереть, / Они подмигивают мне: / Человеку, сорвавшему банк в Монте-Карло».
Тот отпуск 1949 года включал походы Черчилля и на публичные пляжи. Народ с восторгом наблюдал, как он плескался в море, и кричал ему: «Да здравствует Черчилль!» Уорделл присутствовал при весьма интересном разговоре Черчилля и Бивербрука о фирменном жесте Уинстона. Он описал его так:
«Жест “Виктория” — отличная штука, — заявил Черчилль. — Каждый человек воспринимает его как послание лично ему. Особенно его любят итальянцы (тут он хихикнул)… они, должно быть, думают, что именно они выиграли эту войну. Осенью я собираюсь в Германию. Я практически не сомневаюсь, что немцы окажут мне теплый прием, и я не премину воспользоваться этим жестом».
«Готов держать пари на обратное, — ответил Бивербрук. — Всем известно, что в разных частях мира этот жест имеет разные значения. Изначально он вообще символизировал дьявола с двумя рогами. В Канаде, когда я был мальчиком, это точно было так».
«И не только в Канаде, — согласился Черчилль. — В Англии тоже; и, несомненно, в других местах. Но я сделал этот знак респектабельным».
Все же именно в тот замечательный отпуск Черчилль получил зловещее напоминание о том, что все мы смертны. Однажды вечером, уже отправляясь спать, он признался, что чувствует себя «странно». Стоя на лестнице, он вдруг заявил Уорделлу: «На меня нацелен кинжал. Я молюсь, чтобы не было удара».
Ему помогли дойти до комнаты и продолжили наблюдать за его состоянием. Основным симптомом оказалась «судорога». Черчилль принял снотворное. Когда он проснулся на следующее утро, судорога никуда не делась, к тому же он обнаружил, что совсем не может писать. Бивербрук организовал срочный прилет личного врача Черчилля, доктора Морана.
Оказалось, у Черчилля случился инсульт. Его речь не пострадала, но рука не могла твердо держать ручку. Потери памяти не было; тут ему очень повезло. После нескольких дней отдыха он, к немалому удивлению окружающих, полностью восстановился. Как отмечали, Черчилль был полностью сосредоточен на приближавшихся очередных всеобщих выборах.
Тем временем в Британии успехи Колониста II обеспечили довольно сомнительному бизнесу скачек респектабельность (как и в случае с обновленным, респектабельным жестом «Виктория»). Черчилль говорил Бивербруку и Уорделлу, что очень гордится своим конем-победителем. Вероятно, теперь и более традиционалистские коллеги Черчилля по Консервативной партии признали правоту владельца Колониста II и разумность его широко разрекламированных достижений. В 1950 году прошли всеобщие выборы, по итогам которых большинство Эттли сократилось со ста сорока пяти до всего пяти. Правительство Эттли многого добилось в части социальных реформ, но политика жесткой экономии и продолжение нормирования — спустя годы после окончания войны — означали, что многие раздраженные избиратели все больше обращали внимание на витиеватые речи старых добрых традиционалистов. Некоторые проявления и символы стремления тори к роскоши и удовольствиям — скачки, чванливый твид, азартные игры — уже не казались публике такими отвратительными. Черчиллю, лидеру оппозиции, оставалось лишь с удовольствием наблюдать, как трещины в Лейбористской партии превращаются в огромные разломы.
Слезы перед сном. Анайрин Беван, Дженни Ли и Гарольд Уилсон, 1951 год
[133]
Незадолго до выборов 1951 года — необходимых из-за слишком малого перевеса в числе голосов, полученного лейбористами годом ранее, — правительство Клемента Эттли изо всех сил боролось с крайне негативным явлением: продолжающимся жилищным кризисом. Руины городов вкупе с сильнейшей послевоенной нехваткой стройматериалов для огромной программы массового восстановления и строительства не могли не привести к вспышкам неповиновения, а семьи гражданских незаконно селились на заброшенных военных объектах. Кроме того, многим британским семьям приходилось ютиться в крошечных сборных домиках, больше напоминавших железобетонные конструкторы, которые были в огромном количестве разбросаны по окраинам крупных городов и после волны сноса приобрели невероятную привлекательность.
Партию расколол скандал, связанный с бесплатными рецептами и расходами на оборону. Анайрин Беван, архитектор только что созданной Национальной службы здравоохранения, выступал против усиления милитаризма, которое, по его мнению, осуществлялось за счет борьбы с бедностью и нищетой, и в 1951 году