— А муж кто?
— Алферов Юрий Иванович, под судом не был, под следствием не был… и так далее.
«Алферов? Странно. Может быть, однофамильцы, — подумал Кудряшов, — такое бывает… не часто, но бывает».
— Небогато, — протянул Андрей, хотя, честно говоря, он не рассчитывал на что-то большее. — Ладно, спасибо, Реваз, и на этом. Ты со мной пойдешь на беседу?
— Конечно, дорогой! — Реваз шлепнул его по плечу.
Нужный им дом находился в центре города напротив базара. Они молча поднялись на пятый этаж, и Реваз позвонил. Дверь открыла полная женщина с седой косой, уложенной короной на голове.
— Здравствуйте, Агриппина Ивановна, это вот товарищ, который хотел с вами поговорить и о котором я вам говорил…
Алферова чуть кивнула и жестом пригласила войти. Квартира была небольшая. Комната метров шестнадцать, из нее вход на кухню. В комнате стояла недорогая стенка, письменный стол у окна, телевизор, два кресла и диван-кровать. Было чисто и уютно.
Андрей присел на диван и не спеша оглядел комнату. Реваз устроился на стуле напротив Андрея и незаметно подмигнул. Дескать, начинай.
На кухне неожиданно послышался кашель, и, тяжело опираясь на костыли, вышел худой мужчина без ноги, поздоровался с Андреем и Ревазом.
— Юрий Иванович, — представился он, опускаясь на диван рядом с Андреем.
— Так что у вас за вопросы ко мне? — спросила Алферова, не глядя на Андрея.
— А вы, простите, разве не догадываетесь?
— Думаю, что да… Вы хотите расспросить меня об отряде Смолягина?
— Верно. Нас интересуют обстоятельства гибели партизанского отряда Смолягина. Я бы вас очень просил, Агриппина Ивановна, чтобы вы рассказали о людях, с которыми вам пришлось встретиться перед боем, после него…
— Что ж, спрашивайте… Простите, не запомнила имени и отчества?
— Кудряшов Андрей Петрович…
Андрей помолчал, выжидая паузу, которая помогла бы направить разговор в нужное русло.
— Простите, Агриппина Ивановна, знакома ли вам фамилия Дорохов?
— Конечно, — воскликнула она, — это напарник моего первого мужа, тоже лесничий… А что с ним? Я одно время пыталась его разыскать, но… ничего не получилось.
— Односельчане считают его гитлеровским пособником и подозревают, что он повинен в гибели партизанского отряда.
— Кого? Василия? — Алферова привстала со стула. — Да вы в своем уме? Васька Дорохов был в партизанском отряде разведчиком… Это я точно знаю… Ох, господи, да что же это делается! — всхлипнула она. — Дорохова подозревают! Да Тимофей Смолягин-то даже своей жене Марии не доверился, а только Василию одному… Это же кремень, а не мужик…
— Вы успокойтесь, Агриппина Ивановна, успокойтесь… Вы могли бы рассказать о партизанском отряде все, что вы знаете? Как можно подробнее.
Алферова задумалась, подперев ладонями щеки, и сразу же неуловимо напомнила Андрею его маму, которая, задумавшись, принимала такую же позу.
— В июле сорок первого Тимофей ко мне приехал и просил показать, где были зимовки моего мужа Ивана, которого перед самой войной кто-то застрелил в лесу. Собралась я, и пошли мы с ним в лес. Дорогой он мне и намекнул, что, может, в нашем районе партизаны появятся, так чтобы я не удивлялась. Договорились мы о том, что связной придет по паролю. Когда уж фашисты пришли, долго никого не было, и я стала забывать о поручении Тимофея. Один раз он сам пришел, спрашивал, не был ли кто, говорю, нет, Тимоха, никто не был. Потом стали появляться люди у меня. Придет ночью, я его по паролю привечу, накормлю, пакет от него приму или ему передам, ну, в общем, не очень мне хлопотно было. Один раз Тимофей мне мимоходом сказал, если от Василия Дорохова какая весточка будет, так чтоб я немедленно шла на Ивановский плешак и ему в дупле оставила эту весточку. Я, понятно, удивилась: Васька-то к немцам лесничим устроился. И сказала ему это, а Тимофей на меня так посмотрел, что у меня и язык отнялся. Тут я и поняла, что к чему. Ну, потом-то Тимофей мне в открытую сказал, что Василий наш человек, но об этом ни одна живая душа вокруг не знает, даже его Мария. Так и сказал: даже Мария!
Так и шло у нас… Только однажды просыпаюсь от страшного грохота, — Агриппина Ивановна болезненно поморщилась, словно через столько лет до ее ушей долетел грохот боя, — бой идет на болотах. Я быстро собралась и хотела уходить, да не успела. Фашисты нагрянули на мотоциклах, с собаками, человек тридцать, и полицаи… У меня с Тимофеем уговор был: если немцы появятся, то знак ему подать. Растопила я печь вовсю, а в печь нет-нет да и подброшу соснового лапника: он такую искру дает, что над трубой за версту в сумерках видно… Немцы-то ничего, а один полицай заметил и своим сказал. Ну они на меня и набросились. Очнулась я только под утро в километре от хаты своей, как шла или ползла, не помню… А Тимоха Смолягин и все наши погибли… — Алферова тихонечко вытирала слезы, катившиеся по щекам.
Тяжело заскрипел диван под Юрием Ивановичем, насупился Реваз, внимательно слушая Алферову.
— Домой, сами понимаете, возвращаться не могла и уползла я на одну из зимовок Ивана — там был запасной склад отряда — и там отсиделась… А уж когда фашистов поперли от нас, тогда подалась в село, где жила Иванова молочная сестра, там пожила… Потом около нас эвакогоспиталь открыли, пошла туда санитаркой работать, да так, видимо, и присохла к этой специальности. Потом кончила курсы медсестер и стала работать. Вот и все…
Она вымученно улыбнулась и смахнула со стола невидимую ниточку.
— Скажите, Агриппина Ивановна, а вы поддерживали связь с женой Смолягина Марией?
— Нет. Тимофей запретил ей приходить ко мне, а мне с ней встречаться. Один только раз от нее пришел солдат. Нет, она его привела. Бежал солдатик из эшелона военнопленных. Выходила она его, да и переправила в отряд. В Ворожейках-то фашист на фашисте ошивались: гестапо, полицаи… Я, помнится, еще отругала ее на чем свет стоит. Говорю, что ж ты, дуреха, делаешь, куриные твои мозги! Тимофей строго-настрого приказал никого в отряд не приводить, а ты… Что за человек? Откуда?
Машка-то хорохорится. Была она с гонором. Он, говорит, наш. Я только и сказала, что дура ты, Машка, так дурой и помрешь… Спрятала я солдатика у себя, на болота не повела… А как Тимофей пришел, так ему все и выложила. Тимоха поговорил с пареньком да и забрал с собой…
— Не видели вы