Они сняли комнаты в разных курортных трущобах, но иногда гуляли втроём. Девушки неугомонно щебетали, а он чаще помалкивал. Однажды они бродили по судакским холмам, разговор шёл о свойствах местных лекарственных растений, об их латинских названиях, об археологии Крыма и его связях с античностью. Он только таращил глаза и хлопал ушами – горечь несостоявшегося сближения отбивала охоту думать. Но ведь надо как-то участвовать. Когда они стояли высоко над морем, он сказал, что с такой горы было бы впору обращаться с проповедью к рыбакам и виноградарям. Подруга, уже раздражённая его прежними «спиритическими» репликами, съязвила, что в нём подчас открывается особое свойство ума, которое можно назвать глубокомыслием, а можно – иначе. Однокурсница промолчала.
Он чувствовал себя лишним, тащился за ними, как понурый хвост, – и всё больше отставал и отдалялся. По вечерам стал ходить на танцы. Молодёжь, съехавшаяся со всех концов страны, отдыхала бурно и самозабвенно. Танцы-шманцы-обжиманцы. Он уже познакомился с девушкой из Челябинска, и она пригласила его назавтра зайти к ней попозже на огонёк.
А днём он случайно на набережной встретил однокурсницу. Без подруги, которая простудилась и осталась дома.
– Вы ходите на танцы? – безразличным тоном спросила она.
– Откуда вы знаете?
– Здесь все всё знают… Да нет, просто видела, как вы идёте в том направлении, куда в это время все идут.
И вдруг неожиданно предложила погулять по холмистым окрестностям. Например, в сторону легендарного мыса.
Они пошли быстро, как будто знали в точности, куда и зачем.
– «Туда душа моя стремится, за мыс туманный Меганом…» – Он стал читать стихи, оживился, разговорился, уже ожидая насмешки, но она слушала молча и не замедляла шаг.
Потом начался подъём, открылся вид на море и снова закрылся, заслонённый скалой и маленькой рощицей. Они зашли в тень от скалы, в полумрак пещеры, прислонились к прохладному камню, молча постояли.
– Ну? – сказала она, приподняв колено…
Не было ни поцелуев, не объятий. И вообще она словно отстранялась от него, затылком упиралась в камень, руки распластывала по стенам пещеры. Только упорно била в него своим сильным животом, глубже вбирала, насаживала на себя. Глаза закрыты, губы сжаты. Когда он замирал, переводя дух, она чуть приоткрывала глаза и снова нетерпеливо толкалась в него, не давая расслабиться. Изошла первая – столь сильным толчком, что он выскочил из неё. Поманила рукой, впустила в себя и уже с блаженной ленцой, не открывая глаз, позволила ему самому всё завершить и излиться на камень. Он потянулся к её лицу, но она подставила ему ладонь, которой и достались все поцелуи и нежности, которые предназначались для губ.
Подруга всё не выздоравливала. Каждый день они бродили по холмам, находили всё новые пещерки или возвращались в старые. Он так и не знал всего её тела, не видел, не прикасался к нему – она мягко, но решительно отводила его руки, когда он пытался дать им воли. Но тем упорнее билась о него, старалась глубже впустить в себя, чтобы он пронзил её почти до самых камней, к которым она прислонялась спиной. Бывало и так, что, выйдя из одной пещеры и немного ещё побродив по холмам, они заходили в другую. И снова бились друг о друга, будто в попытке достучаться в какую-то дверь, которая им не отворялась.
Разговоры между ними почти прекратились, словно они потеряли надежду преодолеть странную чуждость своих умов. Только обменивались краткими замечаниями о том, что видели, – «нулевой градус». Никаких эмоций, признаний, лирики. Иногда она рассказывала ему о прочитанном – истории прошедших веков, а он чаще молчал, боясь неуместным красноречием вызвать сарказм. Удивительно, что они так и оставались на «вы». Только несколько раз во время пещерных слияний она со стиснутыми зубами процедила ему: «Давай!» Но тот, кто подслушал бы их разговоры, никогда не догадался бы, что происходит между ними во время долгих прогулок к мысу Меганом.
Подруга всё не появлялась – и вдруг выяснилось, что она уже уехала. У него возникла новая надежда. Спускаясь с холмов, он предложил:
– Давайте зайдём к вам.
Она провела его на кухню. Напоила чаем с вкуснейшим вареньем и местным мёдом «Горный».
– Подходящее название для мёда, – сказал он.
Она усмехнулась. И выпроводила:
– Уже поздно. До завтра!
Назавтра они опять бродили по холмам, а вечером повторилось то же самое: чай – и до свидания!
– Ну почему? – спросил он её на третий день. – Почему не в доме? По-настоящему? Почему только мимоходом, холмы и пещеры?
– Удовольствия с чувством вины, – сказала она. – Ничего не поделаешь. Слабая человеческая природа. А большого греха не бывает без воли к его совершению. Поэтому не стоит вольничать.
На следующий день, когда они опять стали подниматься на горы и показалось море, он сказал:
– Очень хочу понять вас, да и себя. Человеческая природа не может быть иной. Но не надо давать ей воли. Нельзя не есть, но не надо набивать полный рот. Нельзя без близости, но нельзя распускать руки. Так? Допустим. Но разве нельзя любить всё в другом человеке? Просто любить?
Синяя полоска вдали всё расширялась, пока они продолжали подъём.
– Ты умный, – впервые она сказала ему «ты», и у неё был другой голос, такой мягкий и будничный, что он легко мог представить, как она станет ухаживать за ним, если он вдруг заболеет.
Они прошли мимо одной пещеры, другой, мимо всех пещер, где раньше останавливались, и двинулись дальше, к мысу Меганом.
– Увидим наконец, такой ли он на самом деле туманный… – сказала она. И добавила: – Можно не торопиться. Вернёмся ко мне. Мёда «Горный» хватит и на ужин, и на завтрак.
Долгое лето
Это было самое долгое лето в его жизни. Двадцать два года, университет уже позади, впереди – неизвестность.
Рижское взморье, несколько шагов вверх по дюне – и земля исчезает… Снял комнатку в большом частном доме, который на лето весь сдавался жильцам. Десять-двенадцать комнаток, все плотно заселены. В одной из них жила она. Нежное имя Лиля. Смешная, милая, грустная фамилия: Самокаткина. Из города Шахты Ростовской области. Работала в заводской администрации.