Они ходили по парку, вышли к реке, повернули обратно, – всё это как будто по воздуху, не касаясь земли, – и говорили, говорили. Говорил больше он – она внимательно слушала. И всё понимала, хотя не со всем соглашалась. Ему нравилось, что она во всё вкладывает себя, не порхает в лёгкой светской болтовне, но ищет чего-то лично ей близкого. Она многого не знала про тот мир литературы, театра, кино, куда он постарается её ввести.
– Я давно нигде не бывала.
– Надо это наверстать! – не выясняя причин, он нащупывал пути в будущее. – Хорошо бы сходить туда… и туда… И вот это посмотреть. Я достану билеты… А эта книга у меня есть, почитаете – не пожалеете…
Она кивала. Вместе с тем была в ней некоторая рассеянность, словно она на миг куда-то ускользала от него. А потом возвращалась – с тем же вниманием, даже усердием: «да, это важно…», «я тоже думала об этом…», «от этого многое зависит…», «я уверена…», «пора этим заняться…». Она была с ним – живая, думающая, готовая читать, смотреть, обсуждать то, что он ей подскажет.
Стемнело, пора расставаться, дошли до метро. Она задумалась – и, как будто приняв какое-то решение, сказала:
– Провожать не надо, а вот если хотите, приходите ко мне в гости.
Все эти дни он думал только о ней, пытался понять, вообразить… Он заметил в ней черты решительности, даже резковатости. «Раз так, то так!» – порой добавляла она. «Может ли такая женщина броситься в омут? – спрашивал он себя. – Да, может. Захочет ли – уже другой вопрос». Эта её возможная бесшабашность кружила ему голову. В памяти всё время прокручивалось «Бабье лето», хит сезона:
Я кручу напропалую
с самой ветреной из женщин.
Я давно искал такую —
и не больше
и не меньше.
Я забыл, когда был дома,
спутал ночи и рассветы.
Это омут,
это омут —
бабье лето,
бабье лето[3].
Он уже готовил себя к погружению в этот омут, хотя вовсе не собирался в нём утонуть. Он хотел выйти из него с верной спутницей, разделяющей с ним и крутые виражи жизни, и долгий труд, и упорное движение к цели. Глубокая, откровенная, порывистая, в меру жёсткая…
Помимо уже заготовленной книги в подарок, он тщательно выбирал вино и запасся тремя бутылками: шампанским, белым сухим и красным сладким десертным, решив действовать по обстоятельствам. Он уже воображал, как они, обнявшись, долго смотрят в глаза другу другу, они у неё тёмные и мерцающие. И, наглядевшись, слившись зрачками, начинают входить друг в друга, как бы ввинчиваться по спирали, как открывают пробки, чтобы разлить вино…
Судя по просторной и несколько эклектичной прихожей, квартира была большой, может быть, коммунальной. Она его провела в комнату, где уже стояли на столе закуски, печенье, конфеты. Обрадовалась книге и чмокнула его в щёку. Он вытащил из портфеля бутылку сухого. Продолжили разговор, который начался в парке. Внутренне она держалась с ним на таком же расстоянии, не ближе, но и не дальше. Как и тогда, на что-то отвлекалась, к чему-то прислушивалась – и снова к нему возвращалась, вникала, размышляла вслух. Было хорошо. Бутылка подходила к концу, он уже готовился достать красное и представлял, что вот-вот они подвинутся ближе друг к другу…
Вдруг в соседней комнате послышался какой-то шум. То ли стук, то ли стон. Через минуту звук повторился.
– Я сейчас, – сказала она и вышла.
Шум усилился. Она вернулась и резковатым тоном сказала:
– Пойдёмте, я хочу вас познакомить.
Он вошёл в соседнюю комнату. На диване лежал, свесив ноги на пол, грузный мужчина. Рубашка на нём была полурасстёгнута, видна была грудь с редкими волосками и красноватым оттенком кожи, а волосы на голове были рыжие. Из разодранных на колене джинсов торчало пухлое розоватое колено. Он бормотал что-то невнятное и пытался поднять и переместить свои ноги в кедах на диван, но это ему не удавалось. Он был мертвецки пьян и похрапывал.
– Это Игорь, – сказала Рита. – Был соседом, а стал мужем. Сейчас я с ним разберусь.
Она опустилась на колени и стала расшнуровывать его кеды, сняла их, передвинула его ноги на диван.
– Теперь он поспит, – сказала она и выключила свет.
Вернулись в первую комнату, сели за стол. Время как будто застыло, не двигалось дальше.
– Невероятно талантливый, – сказала она. – Гениальный переводчик. Знает пять языков.
– Но как же он работает… в таком состоянии?
– Да, такое состояние, увы, ему присуще. Ничего не поделаешь.
– А вы? Вам же должно быть очень трудно.
– Ничего не поделаешь, – резковато повторила она. – Я его люблю.
После этого не было ни красного, ни шампанского. Они ещё посидели, молча выпили чаю с печеньем.
– Вам, наверно, пора уходить, – сказала она. – Простите. Я сама не знала, как получится. Получилось вот так. Хорошо, что вы узнали.
Он не помнил, как добрался домой. Повалился на диван, уткнулся лицом в подушку. И долго плакал злыми сухими слезами, пока не потекли мокрые. «Бабье лето! – звенело у него в голове. – Омут! Почему у меня в жизни нет даже омута? Никто не хочет меня туда затащить».
Не поднимаясь с дивана, он провалялся всю ночь. А утром встал другим человеком. Как будто вчера ему было двадцать. А сегодня уже двадцать пять.
Случай
Они были знакомы ещё со студенческих лет. Просто дружба. Изредка она заходила к нему в гости. На этот раз решила похозяйничать, стояла у плиты и готовила омлет, а он стоял за ней и смотрел на её быстрые руки, на движения плеч, волнистые прядки на шее. Сковорода зашипела, дохнуло жаром. Вдруг она качнулась и прислонилась к нему спиной. Он обхватил её руками, прижался лбом к её затылку. Так они постояли минуту с закрытыми глазами. Потом она повернулась к нему, успев выключить плиту, на которой уже вовсю шумела и брызгала горячим маслом сковорода…
Часа через два они вернулись на кухню. Там ещё