– Оставайся у них, отвали от меня.
– Белла с Вадиком что, живут вместе? – Я решила, что лучшая стратегия – просто быть вежливой, игнорируя его хамство. – Ну, вряд ли они парочка, да? Разница в возрасте у них лет двадцать… А, погоди, она его мать?!
Антон кинул на меня очередной тоскливый взгляд. Он сжимал в руках оба почталлиона, будто боялся, что те зазвонят, а он не услышит. Меня потряхивало от холода, а его нет, хотя мокрая футболка точно так же липла к телу. Может, холодное сердце не дает ему замерзнуть? Не знаю, что заставило его ответить – то ли мой отчаявшийся взгляд, то ли жалкий мокрый вид, то ли хоть какая-то вежливость.
– Что-то вроде приемной матери, да. Слушай… – Он длинно выдохнул. – Если можешь – уходи. Они уже доложили Гудвину, что ты здесь, но если поторопишься…
Как же велико его желание от меня избавиться!
– Никуда я не уйду, – твердо сказала я. – Ты даже не представляешь, насколько я полезная. Я хочу вам помочь, и ты мне должен много объяснений. У нас все-таки общее прошлое!
– Ой, ничего у нас с тобой нет общего, – поморщился Антон, и я вдруг подумала: он даже слишком грубый, как будто напоказ. – Каждый раз, когда ты появляешься…
Он умолк и сел на автобусной остановке, широко расставив колени и уронив руки между ними, как мокрый дух какой-нибудь угрюмой реки. Я села рядом. Мы не встретили ни одного прохожего – вряд ли автобусы ходят так поздно. Ночевать он, что ли, собрался на этой остановке?
– Красивый район, – сказала я в последней попытке светской беседы. – Это уже не Литейный? Воды так много! Получается, теперь ты все-таки иногда выходишь из своего округа.
– Это Коломна, – ответил Антон, глядя прямо перед собой.
– Так это же какой-то город около Москвы. Там зефир делают.
– У них там, может, своя Коломна есть.
Он опять поморщился от головной боли – мне почти стало жаль его.
– Гудвин сказал, что вернет тебе мать. Но, судя по твоей грустной роже, не вернул. Дай угадаю: он водит тебя за нос, обещает с три короба, чтобы держать тебя на коротком поводке, но ничего не сделал?
Когда Антон наконец на меня посмотрел, от него веяло холодом. Несмотря на легкомысленные шорты и загорелые ноги, Антон был куда более ледяным, чем зимой. Вряд ли он еще когда-нибудь почитает мне вслух стихи.
– Ты не знаешь, каково это – когда кто-то из твоих родителей пропадает, а ты даже не знаешь, что с ним, – сказал он.
– О, поверь, я все об этом знаю. Мой папа так и поступил, так что ты не самый несчастный в мире. Ну так что? Рассказывай!
Гордость вопила мне отстать от него, но… Даже теперь, когда правила игры в этом странном городе изменились, мне хотелось держаться поближе к нему. Болтать, даже ссориться.
Но он молчал, и я замолчала тоже.
Как ни странно, автобус все-таки приехал – предсказуемо пустой. Я заскочила следом за Антоном в надежде, что там теплее, но увы, работал кондиционер, и я продрогла окончательно. Антон таращился на свои колени, а я в окно – на красоту и упадок, на прекрасные здания и разрушения тут и там. Разбитый асфальт, обвалившаяся набережная, несколько домов с темными окнами и глубокими трещинами. Три трюкача на весь город – это, считай, никого.
Мы ехали минут двадцать. За это время наше Пыреево можно было проехать из конца в конец. Потом объявили остановку, и Антон пошел к двери. «Улица Чайковского» – какое знакомое название! Где-то тут, во дворе, мы с ним впервые и встретились.
Я с облегчением вывалилась вслед за Антоном в летнюю ночь. Одежда не высохла, дрожь не прошла, и все силы уходили на то, чтобы делать вид, будто холод мне нипочем. Мы прошлись по улице, где дома стояли вплотную друг к другу, как приклеенные. Антон толкнул кованую решетку. Несколько секунд мы шли в темноте под сводами арки, а потом… Ого, какое классное место!
Обшарпанные желтые здания обнимали просторный двор со всех сторон. Тут умещалось и небольшое, уютно освещенное здание, похожее на павильоны кафе в парках, и детская площадка, посреди нее – огромная ель. Интересно, жители наряжают ее на Новый год? Антон пошел к одному из подъездов. Остановился. Потер висок, будто мыслительные усилия все еще давались ему слишком тяжело.
– Тебе надо держаться подальше от нашего города. Для твоего же блага. Как бы ты сюда ни попала, уходи. Возвращайся в… Куда ты там уходишь. Прямо сейчас. Давай. Тебе нельзя тут оставаться.
– Так я и не хочу тут быть! – На секунду я так в это поверила, что в голосе непрошено зазвенели слезы. – Я зашла в дверь и оказалась здесь! А еще я узнала у себя дома кое-что про ваш город, и ты даже не спросишь что?
– Да мне плевать. Ты потащилась за мной на Садовую, и они тебя увидели!
– Я виновата?! Ты меня бросил посреди дороги, ни слова не объяснив! Если бы не я, там дверь бы весь рынок раздолбала, а мужика бы в нее выкинули! – Я вытерла нос. – Почему ты на меня злишься? Это я должна злиться! Ты выкинул меня за дверь, я могла умереть!
Тут ему крыть было нечем, и он просто тихо зарычал:
– Знаешь, когда Гудвин отменил перемирие? На следующий день после того, как ты исчезла. Все из-за тебя! Он сказал, ты найдешь способ вернуться!
– Ничего я не находила, – запротестовала я: уж начала врать, так надо продолжать.
– Не ври! – взорвался Антон. – Раз ты смогла сюда попасть, сможешь и обратно. Вперед!
Кто-то заорал нам из окна: «Да заткнитесь уже!» – и Антон понизил голос:
– Мне нужно только одно: чтобы ты ушла. Уверен, ты справишься. Когда тебе что-то надо, тебя не остановить. Я думал, у тебя хватит мозгов сюда не соваться, а ты… Ай, да пошла ты!
И он бессильно взмахнул руками, словно устал распалять в себе гнев, вошел в подъезд и захлопнул за собой дверь. Я опустилась на скамейку у подъезда, вся красная от обиды и гнева. Обняла сумку, где по-прежнему лежали волшебные ключи, и почувствовала себя ненужной. Зря я так сюда стремилась – в этом мире все так же, как везде. Думала, хоть тут я особенная, но… Я сжала зубы, чтобы не реветь. И