Полотенце он мне дать не подумал, но я покопалась в комоде и нашла чистое. Все тут будто осталось с каких-то старых времен – прямо как у меня дома. Я сгрузила сумку на стол, разложила вещи сушиться, нашла зубную щетку.
Ванная, конечно, оказалась огромной. Я с наслаждением вымылась, натянула второй комплект одежды, который благодаря моей гениальной сумке не сильно промок в реке. Серые спортивные штаны и белая футболка были влажные, но хоть не насквозь! Стараясь ступать по паркету легко, как пушинка, я заглянула в комнату за роскошными двойными дверьми, где на диване неподвижно лежал Антон. Ну надо же, телевизора нет – кажется, я никогда не видела дома, где нет телика.
Дверь третьей комнаты была заперта – судя по наличию замочной скважины, с помощью настоящего ключа. Я собиралась лечь спать, но голод был слишком силен, и я прокралась на кухню. Надо подкрепить силы для борьбы с обстоятельствами! Кухонный гарнитур был мощный. Очевидно, какой-то народный умелец вручную выпилил дверцы лет пятьдесят назад. В холодильнике не нашлось ничего, зато в буфете я обнаружила полупустую бутылку виски, пачку печенья и новенькую свечку в форме цифры 5.
– Надеюсь, какой-нибудь малыш не праздновал тут одинокий пятый день рождения, – прошептала я, оглядывая содержимое буфета.
– Не, – сказал у меня за спиной голос Антона. – Это тут у меня… Праздник был.
Я подскочила, но он просто взял бутылку и пошлепал обратно.
– Праздник с соседкой? – не удержалась я.
– Не, с пацанами знакомыми. У меня было типа пятнадцать лет работы в Страже. Но потом единицу мы сожгли, а на пятерку забили.
Пожалуй, это была самая грустная в мире история про рабочий юбилей. Я помнила дату рождения в удостоверении Антона, он на год старше меня, сейчас ему двадцать один. Значит, работать в их фэнтези-организации он начал, когда пропала его мать: в шесть лет.
Сказать что-нибудь поддерживающее я не успела, Антон уже скрылся. Я с наслаждением захрустела печеньем, а потом вернулась в комнату и уснула как сурок. Сквозь сон мне мерещилось что-то тревожное: синий свет, как от артефакта, только гораздо мощнее. Он освещал комнату, стол и обои. Я зажмурилась, перевернулась на другой бок и глубже провалилась в сон.
Глава 4. Вне себя
Я, право, вне себя,
я чуть с ума не сшел:
Я нонче Петербург
совсем другим нашел!
Денис Давыдов
Я проснулась от смутного беспокойства – и резко села в кровати. Утреннее солнце мирно заливало комнату, никаких опасностей не наблюдалось. И тут я различила звук, который меня, видимо, и разбудил: душераздирающе громкий скрип паркета. Я выбралась из постели и приоткрыла дверь в коридор.
Антон крался к входной двери, держа в одной руке кроссовки, а в другой – сразу два почталлиона. Он был в широченных черных шортах, как от футбольной формы, и черной футболке. Все ясно, шорты – его летняя фишка. Кто бы мог подумать!
– Вызов? – сонно спросила я.
– Нет, – быстро ответил Антон.
Я прищурилась. Каков гусь! Конечно, вызов: вон у одного из почталлионов экран светится. Антону не терпелось скрыться, но я взглядом показала, что номер не пройдет, и зашарила по прихожей в поисках кроссовок. Их не было. Мне пришла в голову ужасная мысль: Антон выкинул их ночью, чтобы я наконец-то отстала от него. Я свирепо выпрямилась, но Антон уже скрылся на кухне. Я посмотрела ему вслед и увидела, что мои кроссовки стоят перед холодильником, прямо в полосе солнечного света.
Значит, Антон давно проснулся – и поставил мои кроссовки сушиться на солнце. С его вчерашним хамством это не вязалось. Антон кинул к моим ногам сухие кроссовки, я обулась, подозрительно разглядывая его снизу вверх. Умытый, причесанный, выглядит как человек, который за ночь смирился со всем, что готовит ему жизнь. Еще я подумала, что в своих спортивных нарядах мы будем выглядеть как парочка, которая вышла на пробежку, – и тут же изгнала эти глупые мысли из своей головы.
Мы торопливо спустились на первый этаж. Под утренним светом лестница в подъезде выглядела еще прекраснее, несмотря на пыль и мусор в углах ступенек.
– Соляной переулок, 13, – сказал Антон. – Это недалеко.
Ну надо же, все как в старые добрые времена: напарники вместе едут на вызов. Тогда я не знала, что этот вызов станет для нас последним.
Машина была до боли знакомая: крохотная, с облупленной краской и парой вмятин. Когда мы сорвались с места, Антон тут же врубил занудную аудиокнигу, чтобы положить конец нашей беседе еще до ее начала. Место, куда мы приехали, оказалось знакомым. Желтое здание с мемориальной доской в честь защитников полуострова Ханко, перед ним мраморная чаша на постаменте: неработающий фонтан.
– Тут должен быть фонтан, но он не бьет, – прошептала я. Одинокими ночами в Пырееве я выучила любимое стихотворение Антона наизусть. – Однако сырость северная наша освобождает власти от забот, и жажды не испытывает чаша.
Похоже, сам город намекал на то, чтобы я отдала Антону ключи: тут я их и нашла. Но около фонтана мы не задержались. Антон бросил там машину и помчался дальше – я едва за ним успевала. Знал бы он, что побрякивает у меня в сумке!
На другой стороне площади начиналась пешеходная улочка. Посреди нее, перед роскошным зданием, на мостовой сияла дверь, и под ней уже расползались трещины. В переулке было безлюдно. От недавно открывшихся дверей и раньше все разбегались, а теперь особенно, но один человек все же нашелся. Мальчик лет десяти стоял около двери и завороженно ее разглядывал. Заметив нас, он дал деру. Антон рванул в погоню, как гончий пес. Артефакта рядом с дверью не было – судя по тому, как мальчик воровато оглядывался на каждом шагу, он-то артефакт и умыкнул. Антон на своих длинных ногах догнал его в два счета. Мальчик заревел, Антон вырвал что-то у него из рук и строго рявкнул. Наверное, для пацана он выглядел как дядя Степа из детской книжки: «Из районных великанов самый главный великан». Мальчик сквозь слезы прокричал несколько удивительно грязных ругательств и бросился наутек.
– Пороть надо таких детей, – сказал Антон, вернувшись ко мне.
И с умиротворенным видом убрал артефакт в пластиковый пакетик. Хоть одно осталось неизменным!