– Да? – Гагарин приоткрыл дверь, выглянул.
– Простите, простите бога ради, я не заметил, что флажок опущен, – начал оправдываться прохожий. – Но… Не могли бы, если вас не затруднит, конечно, подвезти и меня? Я опаздываю… опаздываю непозволительно, меня очень ждут…
– Куда вам? – доброжелательно спросил Гагарин.
– К новому стадиону. Понимаете, жена моя…
– Садитесь. – Он подвинулся, освобождая место.
– Хорошие тут у вас экипажи. – Попутчик осмотрелся.
– У нас?
– В Москве, я имею в виду. Мы в Нижнем победнее, гобеленом не обиваем, куда… И мотор – зверь!
– Вы, значит, с Волги?
– Именно. – Но представляться попутчик не стал, а перескочил на другое: – Племянник жены – ратоборец, сегодня выступает на Богатырских играх, пропустить никак нельзя, свояченица обидится смертельно, а я, как на грех, задержался в Горном департаменте. Знаете, то одного нужного человека искать пришлось, то другого…
– Бывает, – сочувственно поддакнул Гагарин. – А как вам… вообще?
– Столица? Москва, она и есть Москва, – уклонился от прямого ответа попутчик. Сейчас они ехали быстро, не выделяясь из общего потока экипажей, спешащих к стадиону.
Значит, что мы имеем? Провинциал, очевидно промышленник, неболтлив, осторожен, что еще? Гагарин порой проводил этакий психологический практикум, кто есть кто. Гарун аль-Рашид двадцатого века, посмеивался он над собой, но отказываться от привычки запросто поболтать с обывателем не думал. Не то чтобы Гагарин надеялся таким способом получить новую информацию, плохи дела ведомства, в котором директор вынужден прибегать к подобным трюкам, нет, причина была в ином. Дух толпы, улицы, вот что искал он. Нюансы, которые невозможно прочитать в рапорте, – интонации разговора, прищур глаз собеседника, уверенность или неуверенность, с которой тот ведет разговор, и тысячи иных мелочей, в совокупности своей позволяющие чувствовать жизнь. А чувствовать жизнь ему необходимо так же, как канатоходцу ощущать трос под ногами. Иначе – вниз, и не на опилки манежа – на камни. Или даже – на штыки.
– Вы раньше бывали на новом стадионе? – спросил он волгаря.
– Нет, когда? Да и сейчас лишь из-за племяша иду. Ну, любопытно, конечно, поглядеть. Две сотни тысяч душ в одном месте – не фунт изюму. Собрать их в одном месте, без давки – задачка. Съедят хотя бы по пирожку, выпьют по кружке сбитня – сколько же это надо всего? Да, дело нешуточное. И прибыльное, думаю. Опять же, э-э… удобства. Двести тысяч человек! Канализационная система должна работать в пиковом ритме, иначе, знаете…
– С последним пока, я слышал, проблемы. Строили спешно, и допустили просчеты. Не везде они, удобства, функционируют как положено. Пришлось часть прикрыть, на переделку. Понимаете, канализация в буквальном смысле начала выходить из себя. – Гагарин коротко рассмеялся, хотя смешного было мало. Несколько человек были под следствием, но начинать процесс по «сортирному делу» не решались. Миру на потеху разве. – У вас куда билеты?
– В… как это называется? Южный сектор, кажется. Мы там встречаемся с женой и свояченицей, у входа. А что, там… не того? – расстроился попутчик.
Нет, господа, это не пустяки. Непременно надо будет поставить по столице достаточное количество заведений общественного пользования. Ох, азиаты мы, азиаты… Гагарин постарался запомнить эту мысль. Конечно, в ближайшее время не до того будет, но – не мелочь это.
– Не знаю, – ответил он на вопрос поскучневшего волгаря.
Экипаж начал замедлять ход, громада стадиона вырастала до небес. Остальные, повинуясь жезлам городовых, прижимались к обочине, но его шофер наклеил на лобовое стекло генеральный пропуск, и городовые начали вытягиваться стрункой, отдавая честь.
– Чего это они, – забеспокоился промышленник.
– Да так. – Теперь они ехали вдоль центральной трибуны, где стояли малочисленные правительственные лимузины. – Не обращайте внимания. Останови, братец, – приказал он шоферу. – Вам отсюда направо, там и будет вход на Южный сектор.
– Благодарю сердечно. – Промышленник достал бумажник, собираясь расплатиться.
– Нет-нет, – остановил его Гагарин, – вы как налогоплательщик содержите и экипаж, и шофера, и меня тоже. Позвольте предложить вам… – Он вырвал из книжечки листок, нацарапал вечным пером подпись. – Ложа для почетных гостей. Обещаю, никаких проблем с… с удобствами и прочим у вас не будет.
Гагарин протянул листок – пропуск на троих, с золочеными буковками наверху, указывающими, кто его дает. Промышленник оторопело уставился на бумагу, потом перевел взгляд на Гагарина.
– Б… Благодарю, но…
– Пустяки. Успехов племяннику, поклон вашей супруге. – Момент узнавания был, пожалуй, самым приятным в этих гарун-аль-рашидовских вылазках. Наверное, это его, гагаринский способ попасть в Историю, через сотни лет помнить будут именно его простоту, доступность, народность, именно то, чего на самом деле нет. Или все-таки есть?
Развивать размышления дальше было некогда. Потом, на досуге. Успеется.
14
Он попросил воды. Не то чтобы ему действительно хотелось пить, просто последний час в голову шли паскудные мысли. Авось рассеются от питья. Все равно никакого другого отвлечения не было.
Воды ему принесли – в поильнике, такой кружке с трубочкой, чтобы можно было пить полулежа, и, пока он пил, сестра держала его за плечи. Прислониться-то не к чему! Палатка. Потом сестра вытерла ему рот и пообещала позвать врача. Зачем врача? Но он не противился: положено – значит положено. Может, порядок такой – после питья врачу показываться. Мало ли. Врач не спешил, и ефрейтор опять стал задумываться. Вот приходил кто-то, расспрашивал, кажется? Зачем? Разве изменится жизнь, пуля из него выскочит, рана затянется? Он попытался вспомнить точно, кто же это приходил, вроде недавно, совсем недавно, но казалось – минули дни, месяцы. Лекарство. Очень сильное лекарство. Хмельное.
– Как, Евтюхов, водичка?
Он не сразу понял, что обращаются к нему. С таким лекарством и ханжи искать не нужно.
– Мокрая, господин доктор. – Величать врача «благородием» не поворачивался язык. Не «благородия» было жалко, но казалось – не к месту, благородиев кругом хватало, но до ефрейтора дела благородиям было мало, а этот возится, лечит. По службе, по обязанности, но…
– Сухую в другой раз получишь. Если понравится. А кроме питья, еще чего-нибудь… хочешь?
– Не понял, господин доктор. Домой хочу.
– Домой… Ниночка, катетер приготовьте. – Это он сестре милосердия.
Катетер. Иностранное слово. За такие слова наказывали нещадно, бац-бац по мордасам в учебной части. Матерное слово не то чтобы прощалось, тоже влетало, но – снисходительно, мол, ты смотри, не со своим братом говоришь. А за иностранное могли отпуска лишить, увольнительной.
– Вас срочно этот… из Особого… – Сестра милосердия держала в руке прозрачный сосуд странной формы.
– Ох, – доктор вздохнул. – Тогда ты сама…
– Ты, милый, лежи спокойно. – Женщина откинула одеяло.
Он скосил глаза и тут же отвел их.