К сведению все это нужно брать, но паниковать и прыгать за борт, чтобы оказаться подальше от фрегата и вероятного судилища, я не собирался. Напротив, если меня арестуют за благое дело, то будет что сказать судьям.
Интересно, а дыба — это сильно больно? Могу скоро узнать.
— Ich danke Ihnen, aber ich werde das schon selbst erledigen, Herr Unterleutnant [нем. я благодарю вас, но дальше уже справлюсь сам, господин унтер-лейтенант], — сказал медик, а я рукой остановил переводчика, который уже набрал воздуха в грудь, чтобы перевести.
— Wenn ich frei bin, werde ich an den Operationen teilnehmen. Und mit Seife, Wodka und Essig auffüllen [нем. по мере того, как я буду свободен, собираюсь присутствовать на операциях. И запаситесь мылом, водкой и уксусом], — ответил я на родном для медика наречии.
Рихард Витольд Гротеволь буркнул что-то вроде, чтобы я не лез не в свое дело. Но нет, я буду лезть. Из семи раненых моих бойцов, я могу вытянуть шестерых, если не будет заражения крови. Да и других… Лаптев Харитон был ранен в плечо, я сам ему перевязку делал. Нужно извлечь пулю, что застряла в теле будущего великого исследователя Русского Севера. И доверять это я никому не хотел. Не с этими грязными руками, что были у Гротеволя. Сам же я руки вымыл, даже с мылом, таким… почти черным, но пенилось оно хорошо.
— Я благодарен вам, Александр Лукич. Вы дрались, как лев. Спасибо! Помогли не только избежать поругания чести, но и добыть викторию в баталии! — когда я уже немного освободился и присел на каком-то ящике, чтобы выпить затхлой воды и передохнуть, ко мне подошел мичман Спиридов.
— Я правильно понимаю, что нас догоняют? И когда догонят, то потопят фрегат? — задал я вопрос.
— Токмо Богу сие ведомо, — устало отвечал будущий адмирал. — Позвольте заметить, что вы словно играете со смертью.
— На Бога надейся, но сам не плошай! Так что, мичман, мы еще повоюем! И нет, я смерти не боюсь. Не боюсь совсем — ни эдак, ни так, — пусть я и был уставшим, но духа не терял и пробовал зарядить верой в хороший исход дела и Григория Андреевича.
— Добрая приказка, сударь… Пойду я, с вашего дозволения!
— Идите, мичман! Выжимайте из ветра, что только можно!
Французы совершили ошибку, когда послали своих матросов и солдат брать на абордаж наш фрегат. Наверняка, они рассчитывали на то, что экипаж уже сдался. Но флаг на «Митаве» так и не был спущен. Тогда на что рассчитывали? Ведь такой десант можно крыть корабельной артиллерией очень лихо. Ну а что пушки не возьмут, то довершат фузеи и даже пистолетные выстрелы. Сверху стрелять по скопившимся и мешающим друг другу солдатам и матросам противника, стесненных малым пространством шлюпок — куда как сподручнее.
А теперь выходит, что и корабли не могут бить по нам, хотя, по словам морских офицеров, у французов должно было что-то быть, что добивает до нас. Ведь в своих попадут. Да и этих самых «своих» теперь спасать им нужно. Один линейный корабль из погони мы, считай, выключили.
— Догонят нас, то верно. Не уйти, но эдак лучше, нежели позор! — сказал Спиридонов и пошел по своим делам.
Мы шли, казалось, очень медленно, хотя офицеры, из тех отказников, что первоначально хотели смолчать и постоять в сторонке, говорили, что ход корабль набрал хороший. У меня же складывалось такое впечатление, что наш фрегат — на секундочку, лучший в русском флоте, построенный по новейшим французским технологиям — вот-вот развалится на части. Все скрипело, трещало, и порой нужно было орать во всю глотку, чтобы через весь этот треск до кого-то докричаться.
— Ваше благородие, так то еще не скрипит, на иных кораблях поболе будет, — с некоторым удивлением сказал мне сержант Кашин, когда я поделился с ним своими наблюдениями.
Один французский линейный корабль отправился-таки в погоню. Это был не флагман «Ахилл», другой, похожий, но корабль скоростной, и он постепенно нагонял нас. Впрочем, шансы вырваться оставались. Туман до конца так и не развеялся, можно было уйти в самую его гущу и оторваться. Вот только уже час погони, а французы не отставали.
Ну не говорить же как есть: «Да, мы обречены!». Думал всегда, что парусные фрегаты должны быть быстрее линейных кораблей. Оказывается, что это не правило.
— Кто ответить за это? Ви? — на палубу, под конвоем, все же вывели помощника капитана.
Француз сам попросился, мол, он готов управлять кораблем и уже не хочет сдаваться. Вот только смотрел он таким гоголем, что лучше бы его снова закрыть, чтобы не портить настроение.
Ладно, поладим. Все хотели отыграть обратно историю с бунтом, хотя бы частично. Вот и вызволили француза. Все же он на русской службе, а в армейской среде, как и во флоте, при поступлении на службу другому государству было принято этой державе и монарху служить верой и правдой.
Так что нередко бывало так, что несколько лет один офицер служит одному государству, воюя с другим. А после меняет место службы, и уже оказывается по другую сторону, всё так же честно сражаясь, только уже против своих вчерашних побратимов.
— Или вы, сударь, делом займетесь, или не трогайте лучше меня. Я решаю, что или кого сбросить за борт, чтобы облегчить фрегат, — без тени того, что шучу, сказал я.
Помощник капитана хмыкнул, зыркнул на меня, но не стал встревать в перепалку, наверное, гад, думает позже отыграться. Было бы это «позже»!
— Это линейный корабль «Флеро», — определил Григорий Андреевич Спиридов, когда я подошел к нему, стоявшему у правого борта, на корме.
Так, так. Это очень плохо. Нет, я не знал характеристик именно этого французского корабля, или того, кто на нем командует. Я вовсе мало теперь понимал, что происходит и почему наш фрегат, как мне казалось, идет зигзагами. Но вот тот факт, что уже можно рассмотреть название вражеского корабля, говорил не в нашу пользу. Французы нагоняли.
— Русские не сдаются! — сказал я.
— На корабле много немцев! — улыбнулся вымученной улыбкой будущий адмирал.
Впрочем, адмиралом он станет, только если нам удастся выбраться из передряги.
* * *
Балтийское море. Район Данцига
25 мая 1734 года
Канат уже был заведен под килем, и концы его были прикреплены к блокам на ноках