– Смешно ей! А я вот боюсь, не закоротило бы! Садись давай. Рюмашку достань с полки.
– Нет-нет, спасибо, я как-то не готова сейчас. Мне бы поговорить. На свежую голову.
– И то верно, скоро Ермоленко припрется, на уши присядет.
– Меня проверять придет?
– Да нет, за настойкой. Взаимоукрепляющей. Нам тут без этого никак.
– Почему? – Варвара положила в щи ложку сметаны и отломила кусок хлеба.
Люба вдруг посмотрела на входную дверь и сказала непонятную фразу, от которой у Вари побежали мурашки по коже:
– Вон человек стоит. Измученный недоверием. Сколько хорошего мог бы еще сделать, а дорога-то его под склон идет...
Варвара отложила ложку и поёжилась.
– Вы про кого?..
Ей вдруг стало очень страшно и почему-то подумалось о Столетове. Но ведь не про него говорила бабка Люба, точно не про него... Тут и Слава недавно был. А хозяйка всё продолжала смотреть на дверь, будто там действительно сейчас кто-то стоял.
– Баб Люба?
– Ась? – женщина перевела на нее рассеянный взгляд, а затем, встряхнувшись, улыбнулась: – Ты ешь, ешь! Я вот что подумала: баню все-таки надо для тебя истопить. Баня любую хворь вытянет.
– Так я не болею, – осторожно возразила Варя.
– Да как же не болеешь? Мотает тебя как березку на ветру. Боишься, что с корнем вырвет. А бояться не надо. Семь раз отмерь, пять раз отрежь и три раза склей. Никто тебя не осудит, все не без греха.
Варвара вообще перестала что-либо понимать. От этих словесных загадок у нее в голове образовался полнейший кавардак. Но, с другой стороны, если в репортаж вставить вот эдакое-то местное колдовство, явно веселее будет. Тоже своего рода мистика. Странненькая, конечно, но за фольклор сойдет. Знахарка, раздающая зелья и советы от всех хворей направо и налево. Ванга местного, новозерского разлива. Главное, самой не воспринимать всерьез. Хоть и ляпнула лишнего про свою личную жизнь, но имен не называла, да и от ненужных подробностей бог отвел. Страсти страстям рознь.
– Я не против бани, конечно. С дороги помыться не мешает. Мне бы еще узнать у вас что-нибудь эдакое, мистическое. Слава рассказал о монахе, – Варя кашлянула, – с факелом. Хотелось бы и вашу версию услышать.
Люба опустилась на стул и подперла щеку кулаком.
– Вот мой муж бы тебе рассказал о том монахе... Видел он его.
– Да вы что?! – выпучила глаза Варя и отправила в рот полную ложку кислых щей.
– Вот тебе крест! Сам мне рассказывал о том. А Родя мой мужик был серьезный. Больной только. Поздно мы с ним встретились, всего годок вместе провели. Уж я с него хворь снимала, но... По врачам он до меня ездил, да лучше не становилось. Почитай, сожрала его работа в тюрьме энтой. А со мной ожил хоть ненадолго. – Люба коротко вздохнула.
– Думаете, его встреча с монахом не к добру была?
Люба пожала плечами:
– А шут его знает. Кабы я сама видела, сказала бы. А так врать не буду. Родька говорил, что, мол, надо было у монаха попросить милости какой, а он испужался, за дерево спрятался. Не замешкался бы, глядишь, полюбовь свою раньше встретил, меня, то есть, – Люба собрала со стола хлебные крошки в ладонь и отправила их в рот.
– Страсти какие... – прошептала Варя. – А вы откуда про людей все знаете?
– А я и не знаю. Само как-то получается.
Они замолчали. Громко тикали ходики. Варвара доела щи и подтерла тарелку оставшимся кусочком хлеба.
– Я, наверное, пойду пока. Вещи разберу, освоюсь. Очень вкусно, спасибо! Я помогу убрать.
– Что ты, что ты, – отмахнулась Люба. – Иди, а к вечеру приходи. Часов в восемь. Вода у меня в бане есть, с озерной полыньи. Ведра три. Обмыться хватит. А Ермоленко я попрошу дров натаскать. Он не откажет. Шибко топить не буду, погреться только. А там мы с тобой и настоечки с устатку выпьем.
– Взаимоукрепляющей?
– Ага. Спать будешь крепко. А за сном и мысли правильные появятся. И страх уйдет.
– Разве я боюсь? – фыркнула Варя.
– Боишься... За себя боишься. Потому и слабой себя чувствуешь. А как за другого сердце встрепенется, откуда только силы возьмутся.
Сезон отчаяния
– На вот тебе бельишко, – баба Люба сунула Варе пахнущую мятой разноцветную стопку. – Подушка и одеяло там есть. Месяц назад приезжал проверяющий на Огненный, так у Черемухиных останавливался.
– Что-то вроде гостиницы, да? – со вздохом спросила Варвара.
– Не знаю, я в гостиницах энтих ваших не была. У них просто дом покрепче. Вот мы его по осени и по зиме протапливаем, чтобы лишай не завелся. Дом-то ведь живой, без заботы погибает. Вон у нас двухэтажный стоит – раньше в нем руководство жило, а потом, как на материке им свою «Санта-Барбару» отстроили, пустует. А как там жить без отопления? Печки не предусмотрены. Ладно, беги, осваивайся. А я баней займусь.
– Может, я все-таки, вам помогу?
– Чем? – рассмеялась баба Люба. – Пальчики у тебя тоненькие, ноготки блестящие. Это ж как такую красоту да по коромыслу?
Варя мельком глянула на свой французский маникюр. Сколько он тут у нее продержится? Впрочем, если дрова не колоть и белье в озере не полоскать, то до отъезда хватит.
При мысли о возвращении грудь снова стянуло. Но уже не так, как еще несколько часов назад, а будто с легким сомнением. Наверное, не надо пока вообще об этом думать. Семен Аркадьевич дал рабочую неделю, чтобы и с дорогой, и с ознакомлением времени на все хватило. И чтобы черновой вариант до ума довести. Все успеть можно, главное, не предаваться унынию и выкинуть из головы всякие лишние мысли. Только они, заразы, так и норовят кольнуть побольнее, спасу от них нет.
Варвара вышла на крыльцо и остановилась, застигнутая врасплох звенящим зимним воздухом. В огородах и палисадниках до верхушек заборов лежал снег. Сколько бы ни было людей в деревне, сейчас все они сидели по домам. На улице ни души, будто и не было здесь никого. Обернись, и бабка Люба привиделась... Но от белья тоненько пахло летом, и Варя, вдохнув свежий мятный аромат, направилась к тому дому, на который указал Слава.
Утопая