А вот старая гвардия обуржуазиться не могла, и планов стать «капиталистами» не вынашивала — хотя бы по той причине, что всё руководство выросло при СССР, связывало с СССР свой жизненный успех (а быть наверху номенклатурной пирамиды — это успех!), не обладало никаким жизненным опытом вне СССР, не имело представления о владении частной собственностью или управлении миллиардными состояниями — это было за пределами их понятий.
Проблема крылась не в том, что они хотели изменить жизнь в сторону «загнивающего империализма» — проблема в том, что их всё устраивало, и они ничего менять не хотели…
Влажный щелчок замка смешал мысли.
— Можно? — в кабинет заглянул невысокий мужчина лет тридцати в непременном темном костюме и при галстуке.
Я его сразу узнал, хоть и встречал лишь в «нулевых». Впрочем, товарищ Колякин к тому времени мало изменится. Разве что нынешние залихватские усы поседеют, да взлохмаченная по моде прическа примет тот же «пожитой» цвет — металла на изломе. А нынче он молод, здоров — и занимает пост первого секретаря Ленинградского обкома ВЛКСМ.
— Александр Николаевич! — сыграл я ребячье удивление. — Вы сами?
— А, вот! — хохотнул персек, и поручкался со мной. — Здравствуйте, Андрей. Спасибо, что дождались!
— Да нормально, у меня тут были дела…
— У меня тоже! Персональное, так сказать, дело! — Колякин завертел головой. — Это кабинет Светланы… э-э…
— … Витальевны, — подсказал я.
— Ага! Стало быть, мы никому не помешаем. Отлично! Меня, Андрей, из самого ЦК комсомола накачали! М-м… Вы знакомы с товарищем Канторовичем? Леонидом Витальевичем?
— Имел такое удовольствие, — улыбнулся я.
— И то, что вы доказали теорему Ферма… Тоже правда?
— Воистину так, — ответ мой был краток и кроток.
— Ага… — Колякин пожевал губу, соображая. — Тогда… Да, это действительно имеет значение… Андрей! — решительно сказал он. — Вам придется стать знаменитостью! Как Гайдару, как Чкалову… Как Гагарину! — заметив мою, слегка наигранную, неуверенность, персек надавил: — Надо, Андрюша, надо! Понимаю, что быть всегда на виду — то еще удовольствие, но вы берите пример с артистов. Вот, кто упивается популярностью!
— Это у них профессиональное, — усмешка искривила мои губы. — Да нет, я не отбрыкиваюсь, Александр Николаевич. Куда ж тут денешься… Просто… Понимаете, рекомендации выдающихся математиков — это здорово, конечно, но ведь сама работа пока лишь в виде рукописи. Ее только в марте отдадут в печать, а опубликуют… Не раньше конца апреля.
— Так это для специалистов, для знатоков! — парировал Колякин, небрежно поведя кистью, словно отряхивая сомнения. — А о вас должны услышать все! И в Союзе, и за его пределами! Андрей, это серьезно, очень серьезно. У меня, у самого мурашки бегали по спине, когда я зарылся в энциклопедию! Сам Эйлер отступился, не смог осилить теорему Ферма, а вы смогли! Комсомолец! Гражданин СССР! Вот, что важно! — он присел на стул, но сразу же вскочил, и стремительно заходил по тесноватому кабинету. — Я вижу лишь одну настоящую трудность в той «общественно-полезной нагрузке», что мне спустили из ЦК… Не все слышали о теореме Ферма, и мало кто способен оценить ваше достижение, Андрей. С полетом в космос было куда яснее, его можно хотя бы представить себе, да и сколько всего было понаписано со времен Циолковского — и «Аэлита», и «Туманность Андромеды»… Все же читали! А тут… Вот что. Я предлагаю начать с большой статьи в «Комсомольской правде»!
При этих словах я невольно поежился.
— Да, — Колякин покивал, положительно оценивая собственную идею. — Там работают талантливые журналисты, тот же Голованов или Биленкин. Или Песков… Хотя нет, этот больше на природе специализируется… Вам, Андрей, придется лишь популярно объяснить, насколько сложной была ваша задача, и… О! В преамбуле надо будет обязательно рассказать о вашем военно-патриотическом клубе, о «раскопках по войне»! А то читатели представят вас этаким согбенным очкариком, пожелтевшим, как страницы старой книги, хе-хе… Кстати, вы планируете в этом году поисковую экспедицию?
— Обязательно, — заверил я руководство обкома. — В первых числах мая.
— Вот и об этом расскажете! — пылко сказал Колякин, тут же переходя на деловитый тон. — Короче, газетчиков я беру на себя. Организую встречу, и… Начнем знакомить народ с Андреем Соколовым, а потом и остальное человечество подтянется… Готовы?
— Всегда готов! — ответил я, аки юный пионер.
Среда, 14 февраля. День
Ленинград, улица 8-я Красноармейская
Сегодня у нас было пять уроков, и я решил не бежать в столовку, а заняться общественно-полезным трудом. Наивно полагая, что пообедать и дома можно — вчерашний борщ призывно стыл в холодильнике…
Убедить себя мне удалось легко, да и аппетита особого не чувствовалось, поэтому всю большую перемену я посвятил генеральной уборке — навел относительный порядок в школьном комитете комсомола.
Приют комсорга занимал небольшое, но светлое помещеньице — два окна выходили на улицу. Ничего особенного: гипсовый бюст Ленина и знамя; массивный стол, сколоченный в сороковых годах, набор разнокалиберных стульев, пузатый шкаф, набитый бумагами…
Смести пыль и проветрить — это первым делом. Выпросив у тети Глаши ведро и тряпку со шваброй, я протер пол, а затем и вовсе совершил подвиг — громадный ворох старых стенгазет умудрился скатать в один плотный рулон, и втиснуть в промежуток между шкафом и облупленным сейфом, где хранились взносы — по две копейки с комсомольца.
До звонка оставалось минуты три-четыре, когда мне удалось управиться и, с чувством исполненного долга, запереть дверь.
— Андрей!
Я даже не вздрогнул, увидав Тыблоко, что приближалась с величественностью швартующегося крейсера.
— Здравствуйте, Татьяна Анатольевна.
— Ага… — добродушно проворчала директриса, замечая ведро с тряпкой. — Порядок наводил? Молодец! Тогда здесь их и примешь.
— Кого?
— Корреспондентов!
У меня едва не вырвалось: «Каких?», но я вовремя сдержался, не посеяв в Тыблоке сомнений в моей сообразительности, и лишь кивнул.
— Сразу после уроков, — наставляла Татьяна Анатольевна непутевого секретаря школьной комсомольской организации. — Не опаздывай! А я их прямо сюда направлю…
Мне оставалось лишь соглашаться. Так и кивал до самого звонка…
* * *
Память о журналистке легкого поведения унесло, как сквозняк утягивает в форточку дымок сигареты. Брать интервью у новой знаменитости явились двое опытных писак, истинных мэтров, хоть и не дотянувших до среднего возраста.
Оба были бородаты, только юркий, непоседливый Голованов напоминал земского врача,